Мансарда для влюбленных - Алина Кускова

Любой русский мужик это поймет и не станет держать на обидчика зла. Не хватает только того, чтобы Иван Иванович полез драться к Баланчину. Хорошенькая будет картина! Достойная кисти великих живописцев, таких, как Баланчин. В чем-то Оля виновата, она этого не отрицает, но в самой малости. Она и поправит положение. В крайнем случае, можно сказать Ивану, что Баланчин ему приснился.

– Вы очень красивая пара, – сказала она, умилительно глядя на Пелагею с Иваном.

– Правда?! – обрадовалась та и потрясла Иванова за плечи.

Он встрепенулся, наконец-то очнулся и радостно завопил на чистом, насколько это поняли девушки, итальянском языке:

– Бонжорно, синьоры! Бонжорно, синьориты!

Пелагея на мгновение замерла, в ее мозгу пронеслись слова песни разведчиков, глаза увлажнились, руки опустились… И голова лже-Иванова упала на подлокотник дивана. Послышался его слабый вскрик и полное погружение в очередное забытье.

– Сволочь, – всхлипнула Пелагея, – а так красиво рассказывал!

Скромная обстановка дома Марчелло Туескова сотрясалась от проклятий. Сам он мало чего понимал в этой иностранной тарабарщине и с кислым выражением лица сидел за пустым столом. Перед приходом очередного гостя – типа в лакированных ботинках – стол был полон. Отварная картошечка, соленые огурчики, тонко порезанное сало и во главе стола – непочатая бутыль самогона. Праздник души и тела. Ничего не понимающий в русских праздниках иностранец влетел в незапертую дверь тайфуном, какие Туесков видел по телевизору. Те, как и непрошеный гость, налетали неожиданно, сметали все на своем пути и исчезали. Гость не исчезал. Резким движением властной руки, сбросив со стола праздничную сервировку вместе с продуктами и – ужас какой! – с бутылью, он принялся метаться по комнате как раненый тигр, хищно глядя на сотоварищей.

Дорогие гости Туескова – толстый и тонкий – сидели на диванчике, прижавшись друг к другу как сироты казанские, и вздрагивали при каждом гневном высказывании гостя. Это убедило Туескова в том, что гость – их начальник, и ему лучше не высовываться. Тип в лакированных ботинках выглядел несколько деформированным, на кудрявом затылке красовалась огромная шишка, но в целом вполне боеготовым. К тому же пола его пиджака многозначительно оттопыривалась и страшно пугала простого русского селянина Туескова. Пугала на трезвую голову. Но выпить Марчелло не дали, в чем он себя нещадно корил и упрекал. Мог бы поймать летящую со стола бутыль, мог! Но не поймал. Реакция, сноровка уже не та.

Зато непрошеный гость расходился, рассыпая непонятные Туескову ругательства. Правда, Марчелло осознавал, что ругается гость на так любимом мамой итальянском языке, но понимал из всего сказанного лишь одно – Марио Берлусконни.

По всей видимости, как догадался Туесков, тип в лакированных ботинках приехал в деревню ради Марио, но не нашел его здесь и сильно огорчился. Настолько сильно, что был готов убить своих земляков, потому что те не знали, куда подался Марио Берлусконни. Ну, очень парень хотел с ним увидеться. Но, как говорится, в каждом деле одной хотелки будет мало, совершенно недостаточно. Нужно еще, чтобы и другие были в этом заинтересованы. А какая тут заинтересованность, если бутыль упала на дощатый пол и разбилась?!

Туесков хмыкнул. Он бы посодействовал парню. Да вот только из вредности не станет тому рассказывать, что вместе с Марио сбежала приезжая москвичка, а у нее в деревне осталась подруга, которая наверняка знает, где скрываются влюбленные голубки… Последние слова навеяли на мысль о мифических Ромео и Джульетте. Мама когда-то в детстве рассказывала ему сказку про двух идиотов, которые умерли от любви: один отравился, вторая застрелилась. Или, наоборот, одна отравилась, второй сделал себе харакири. Туесков точно не помнил, но картина была похожая.

Тип в лакированных ботинках, скорее всего, явился не к другу, а к сопернику Марио для того, чтобы сделать тому харакири. Тогда понятно, почему он мечется по клетке, то есть по комнате.

Непонятно другое – как можно было разбить бутыль?!

Туесков пригляделся к лакированным ботинкам и с сомнением покачал головой, нет, ни один нормальный человек такие не обует. Ни один нормальный, тогда получается, что гость ненормальный. Еще один идиот, такой же, как и эти двое. Сидят и слушают этого балабола вместо того, чтобы спокойно сесть за стол переговоров… Эх, ма. Какие переговоры, когда бутыль разбилась?!

Ничего не понимают иностранцы во внешней политике. Нет, чтобы настраивать с местным населением мосты и не бить, а принести свое горячительное, они уничтожают последнее. Вот за что их не любят во всем мире! И вот почему все восхищаются широкой русской душой. Туесков ухмыльнулся.

Да, у Марчелло Туескова есть душа. Он ее распахнул, а в нее фактически наплевали. Нет, скорее теоретически, но наплевали.

– Си, си, синьор Джузеппе, – подобострастно кивали тонкий с толстым, испуганно глядя на типа.

– Эх, ма, – вздохнул Туесков, – синьоры! Где ваша общечеловеческая гордость?!

Он поднял с пола прозрачный осколок, блаженно понюхал его и положил в карман поношенного пиджака. У типа огнестрельное оружие, у него тоже будет, чем отразить атаку, когда тот от слов перейдет к делу. А что остается?! В собственном доме Туескова чинится самый настоящий мафиозный беспредел. Эти несчастные, запуганные иностранцы, видимо, ни в чем не виноватые, дрожат, как осиновые листы. Кто же за них заступится? Только Марчелло Туес– ков. Он не даст в обиду своих гостей, простых итальянских ребят, с которыми так весело и продуктивно провел последние дни.

И ребята на него надеются, вон, как глядят в его сторону и облизывают пересохшие губы.

– Марио Берлусконни! – прогромыхал тип в лакированных ботинках и потряс толстого за грудки.

– Нет, а, – возмутился Туесков, – доколе терпеть-то?!

Он вскочил со своего насиженного места, сделал пару шагов к незнакомцу и тюкнул того кулаком по уже ушибленной голове. Иван Иванович Иванов, он же, по признанию толстого и тонкого, Джузеппе, удивленно выпятил свои черные злые глаза и стал оседать на пол. Толстый вскочил и подхватил его, испуганно залепетав на своем итальянском языке. Туесков хмыкнул и пошел за второй бутылью.

Пелагея мучалась сомнениями, первый раз в жизни используя выходной день не по назначению. Она валялась на кровати и тихо постанывала. Оказалось, что такая анекдотичная штука, как болезнь от любви, бывает чрезвычайно болезненной. Немного зная итальянский язык благодаря Марио Берлусконни, она понимала, что Сем говорил с ней только о прекрасном, ни в коей мере не напоминая жуткого мафиози. А она кинула его на произвол судьбы! В виде залетной москвички, которая подбила ее покинуть место действия после эффектного удара головой Ивана Ивановича.

«Ах, – вздыхала Пелагея, – какой он Иван Иванович?! После его „Бонжорно, синьоры“ не поверю ни единому слову!» А так хотелось верить, что его черные глаза с искренним чувством смотрели на простую русскую девушку. Может быть, немного необычную в некотором роде. У Пелагеи мужская профессия, короткая стрижка и не девичья хватка. Так ей хотелось думать. Схватить бы этого итальяшку в объятия и прижать к своей пышной груди. Ах, она уже схватывала и прижимала! И чем все это закончилось?