Вот я - Джонатан Сафран Фоер

— Ты добрый, — сказала она мужу.

— Нет. По правде, нет.

— Я тебе приведу сто примеров…

— Три или четыре сейчас были бы очень кстати.

Ей не хотелось этого делать, но иначе она не могла:

— Ты всегда возвращаешь на место тележку в магазине. В метро ты складываешь газету, чтобы кто-то еще почитал. Рисуешь карту заблудившимся туристам…

— А это доброта или совестливость?

— Значит, ты совестливый.

А он бы смог не откликнуться на ее страдание? Ей хотелось бы знать, но его ответу она бы не поверила.

Она спросила:

— Тебя огорчает, что детей мы любим сильнее, чем друг друга?

— Я бы так не сказал.

— Ну да, ты сказал бы: "Ты мне ненавистна".

— Это же сгоряча.

— Понимаю.

— Я не хотел.

— Знаю, — согласилась она, — но сказал.

— Я не считаю, что гнев обнажает правду. Бывает, тебя просто несет.

— Знаю. Но не верю, чтобы хоть что-то могло взяться из ниоткуда.

— Я люблю детей не сильнее, чем люблю тебя.

— Сильнее, — сказала она. — И я сильнее. Может, так и должно быть. Может, эволюция заставляет.

— Я люблю тебя, — сказал он, поворачиваясь к ней.

— Знаю. Я никогда не сомневалась в этом и сейчас не сомневаюсь. Но это не такая любовь, которая нужна мне.

— И что это означает для нас?

— Не представляю.

Засыпай, Джейкоб.

Он сказал:

— Знаешь, как под новокаином теряешь ощущение границы между собственным ртом и тем, что вне тебя.

— Ну, наверное.

— Или как иногда думаешь, что вроде должна быть еще одна ступенька, а ее нет, и нога проваливается сквозь эту воображаемую ступеньку?

— Конечно.

Почему ему так трудно преодолеть физическое расстояние? Так не должно быть, но так было.

— Не знаю, что я нес.

Она чувствовала, что в нем происходит какая-то борьба.

— Что?

— Не знаю.

Он запустил руку в ее волосы, обхватив ладонью затылок.

— Ты устала, — сказал он.

— Я действительно вымоталась.

— Мы устали. Мы себя заездили. Нужно найти способ отдохнуть.

— Я бы поняла, если бы ты с кем-то спутался. Я бы злилась и страдала бы, и может, это заставило бы меня сделать то, чего я даже не хочу…

— Например?

— Я бы тебя ненавидела, Джейкоб, но по крайней мере я бы тебя поняла. Я тебя всегда понимала. Помнишь, как я тебе это говорила? Что ты единственный человек, который что-то для меня значит? А теперь все, что ты делаешь, меня озадачивает.

— Озадачивает?

— Твоя зацикленность на недвижимости.

— Я не зациклен на недвижимости.

— Как я ни подойду, у тебя на экране дома на продажу.

— Просто интересуюсь.

— Но зачем? И почему ты не скажешь Сэму, что он лучше тебя играет в шахматы?

— Я говорю.

— Да нет. Ты позволяешь ему думать, будто ты поддаешься. И почему ты такой абсолютно разный в разных ситуациях? Ко мне ты выказываешь холодную неприязнь, на детей рычишь, а вот отцу позволяешь вытирать о тебя ноги. Ты уже десять лет не писал мне пятничных писем, но все свободное время проводишь, работая над чем-то, что любишь, но никому не показываешь, и тут ты берешь и пишешь все эти сообщения, которые, говоришь, ничего не значат. На нашей свадьбе я обошла вокруг тебя семь кругов, а теперь я тебя и найти-то не могу.

— Я ни с кем не путаюсь.

— Ни с кем?

— Нет.

Джулия расплакалась.

— Это всего лишь обмен ужасно непристойными сообщениями с одной женщиной с работы.

— С актрисой?

— Нет.

— А с кем?

— А это важно?

— Если важно для меня, значит, важно.

— Одна из режиссеров.

— И ее зовут, как меня?

— Нет.

— Это та рыжая?

— Нет.

— Знаешь, мне все равно.

— Хорошо. Тут не о чем волноваться.

— Как это началось?

— Ну, просто… сложилось. Как бывает. Это было…

— Мне даже не интересно.

— Никогда не шло дальше слов.

— И долго это у вас?

— Не знаю.

— Знаешь, конечно.

— Месяца четыре.

— И ты предлагаешь мне поверить, что четыре месяца каждый день ведешь откровенную эротическую переписку с женщиной с работы и это ни разу не привело ни к какому контакту?

— Я тебя не прошу верить. Я говорю правду.

— Самое грустное, что я тебе верю.

— Это не грустно. Это дает надежду.

— Нет, грустно. Ты единственный человек, которого я знаю или о котором думаю, кто способен писать такие наглые сообщения, а жить таким паинькой. Я и правда верю, что ты писал какой-то женщине, будто хочешь полизать ей очко, и даже пойманный на слове сидел рядом с ней каждый день четыре полных месяца, не позволяя себе сдвинуть руку на шесть дюймов, чтобы коснуться ее бедра. Не находя в себе такой смелости. И даже не давая ей сигнала, что она вполне может принять твою трусость и сама положить руку тебе на бедро. Подумай, какие сигналы ты посылал ей, чтобы ее дырка все время мокла, но рука не тянулась к тебе.

— Джулия, это слишком.

— Слишком? Ты это серьезно? В этой комнате только ты не знаешь, что такое слишком.

— Я знаю, что зашел слишком далеко в этих сообщениях.

— А я тебе говорю, что ты не достаточно далеко зашел в этой жизни.

— Как тебя понимать? Ты хочешь, чтобы я с кем-нибудь спутался?

— Нет, я хочу, чтобы ты писал мне субботние письма. Но если ты предпочитаешь строчить порнографические послания кому-то другому, тогда да, я хочу, чтобы ты с ней спутался. Потому что тогда я смогу тебя уважать.

— В этом нет никакого смысла.

— Вовсе нет. Я бы уважала тебя гораздо больше, если бы ты ее трахал. Это бы мне доказало то, во что мне все труднее и труднее верить.

— И что это?

— Что ты вообще человек.

— Ты не веришь, что я человек?

— Я не верю, что ты вообще тут.