Ричард Длинные Руки - воин Господа - Гай Юлий Орловский

Истаниэль кивнул, лицо его стало суровым.

– Да будет так. Король предоставил нам огромные комнаты. Соберем всех у нас?

– Да.

– А короля это не насторожит?

Гаальц зло ухмыльнулся:

– Некому настораживаться. Слишком много доблестных рыцарей погибло, чьи комнаты опустели... и где теперь располагаемся вольготно мы. Слишком много погибло воинов не только из пограничных войск, но даже из дворцовой стражи. Я скажу вам то, что вас удивит...

– Что?

– Охраняются только главные двери. Во всем дворце всего четверо стражей, они все в тронном зале. На охрану остальной части дворца не осталось ни единого человека!

Джон Дэй покрутил головой:

– Тогда что мы теряем? Пойти и прямо сейчас... Четвертый барон нервно предостерег:

– Вы забыли того странного простолюдина, что пришел с Ланселотом? Мне не нравится ни его меч, ни его нечестивый молот. И хотя против толпы он ничего не сможет, но не хотелось бы, чтобы он метнул молот в мою сторону.

Гаальц добавил:

– А когда королева станет единственной правительницей, то кто знает... может быть, он и будет именно тем конюхом... ха-ха!.. И его молот и меч послужат нам. Ведь он, насколько мне уже известно, не присягал служить королю.

Я весь покрылся ссадинами, руки кровоточили, но упорно карабкался по тайным ходам, протискивался, довольный тем, что с ходу постигаю замыслы древних зодчих. Они мнили себя хитроумными мудрецами. а мне эти хитрости – хитрости детей. Я не изучал архитектуру, но я жил в перенасыщенном информацией мире, чудовищно усложненном в сравнении с этим, но для меня привычном, и потому сейчас, после первого шока и полного непонимания, схватываю все, понимаю все, предвижу... ну, не все, но многие действия, которые местным макиявелли кажутся хитроумными, а мне как дважды два...

Вынырнул в одном из залов, цапнул факел и благополучно нырнул в дыру, никем не замеченный. Камень пришлось заталкивать обратно всем телом, поворотный механизм от древности ослабел, но все же глыба вошла в дыру, словно притертая пробка от флакона с духами.

От тайного хода в толще стен, как я заметил, иногда отделялись еще. Те вели вниз, иногда настолько круто, что там в глубине свет факела выхватывал ступеньки, достаточно стертые. Это явно другого назначения: они и значительно шире, даже мне можно идти прямо, а не по-крабьи боком, а местные вообще пройдут по двое, ход либо ведет далеко за город, чтобы незаметно для осаждающего врага вывести народ или же, наоборот, ввести тайком подкрепление, подвезти продовольствие, запас стрел или смолы.

Я вздрогнул, отступил, едва не взвизгнул: полупрозрачная фигура выплыла, казалось, прямо из камня. Я с трудом различал человеческие очертания, даже впадины на месте глаз и рта. Фигура колыхалась, какие силы удерживают, не понимаю, возможно, тоже пленка поверхностного натяжения, как каплю воды.

– Простите, сэр, – произнес призрак тихим шелестящим голосом, – но дальше я не могу вас пропустить...

Я перевел дух, сердце колотится, как у загнанного зверя. Пролепетал:

– Простите... Вы страж, да?

Он медленно покачал бесплотной головой.

– Нет... что вы, нет, конечно. Но, понимаете ли, не обязательно быть именно стражником на воротах, чтобы не допускать посторонних... в некое... простите, вам это знать не обязательно...

Я спросил жадно:

– А что нужно знать, чтобы пройти?

В его фигуре ясно читалось глубокое сожаление, что вынужден отказать, интеллигентное такое привидение, даже голос стал мягче:

– Пароли, дорогой сэр... Много паролей... Боюсь, это вам никогда не постичь...

– Почему?

Он развел призрачно-белесыми, как черноморские медузы, руками:

– Пароли не простые, отважный сэр... У нас паролями служат отпечатки ладоней, голоса, запахи... Наши незримые стражи отличают своих, а чужим лучше не подходить даже близко... Поверьте, я предостерегаю не зря...

Я сказал поспешно:

– Да-да, понимаю. Главные сокровища защищают целым набором паролей. А у вас там наверняка немалые сокровища, если запрятали так глубоко!

Он ответил бесплотным голосом, однако я услышал в голосе боль и страшное сожаление, в котором одновременно звучало и нечеловеческое презрение к моему ничтожеству:

– Сэр... Для вас это вовсе не сокровища. Уж поверьте!

– А для магов? – спросил я.

Без колебаний, даже не раздумывая, он покачал головой:

– Нет, отважный... Ни маги, ни колдуны, ни кто-либо из вашего... нет, увы, никто... Все это мертво, все останется мертвым. И все здесь мертвы...

Я сказал осторожно:

– Но вы-то не мертвы?

Он спросил удивленно:

– Вы что же, не видите?

– Чего?

– Что я призрак. Что я бесплотен!

Я пожал плечами:

– Ну и что? Вы же не плотью мыслите? Вообще-то даже мы не плотью мыслим, а если и плотью, то не той, которую всегда имеют в виду в первую очередь, из-за чего именуют крайней... А вы, уважаемый, чем бы ни мыслили, но мыслите же?

Он напомнил осторожно:

– Но у меня нет души...

– Вы уверены? – ответил я вопросом на вопрос. – То-то. Пока никто еще не ответил, что такое душа. Эрго когито сум, верно?.. Другое хреново, вам должно быть скучновато... вот так...

Он смотрел на меня с явным изумлением.

– Если честно, то не так, чтоб уж очень... Там внизу очень богатый мир. Хотя, конечно, там нет живых людей, там нет золота и драгоценных камней. Но я как-то уже привык... Сперва я страдал... первые пару сотен лет... или тысяч, не помню. Потом привык, а теперь даже нравится...

Холод сотрясал меня все сильнее. Пальцы заледенели, я чувствовал, что вотвот выроню факел.

– Вынужден с вами попрощаться, – сказал я. – Все-таки, надеюсь, когда-нибудь...

Призрак кивнул, отступил в сторону и без усилий вошел в гранитную стену. Я заторопился наверх, ноги тряслись уже и от усталости, зубы стучали. Мелькнула мысль, что призрак слишком уж странный... Говорит о сотнях лет, намекает на тысячи, но где звериная шкура, каменный топор, волосатые ноги? Да и речь чересчур гладкая... а чего стоит сама система узнавания по отпечаткам ладоней, тембру голоса, чуть ли не по молекулярной или атомарной структуре тела?

Воздух становился теплее, но я все равно стучал зубами и трясся, как вылезший из ледяной реки пес. Все запасы жира давно сжег, измученный организм уже не дает тепла, зато усталость сковывает даже мозг, где мысли двигаются, как улитки на льду.

Ход наконец сузился настолько, что я протискивался боком, изодрал грудь и спину, от рубашки остались одни окровавленные ленты, свисающие до пояса. Чутье или шестое чувство указали на место в стене, где камни выглядят несколько темнее. Я прислушался, из-за стены донеслись слабые голоса.