Педро Жестокий - Франсуа Пиетри

На самом деле эта любопытная речь в защиту Педро приняла четкие очертания не в романсеро-сах и не в хрониках того времени, а при дворе Кастилии, где она превратилась в некий миф, ставший даже скорее литературным, чем историческим. В 1372 году, спустя три года после смерти Педро, Констанция, одна из незаконнорожденных дочерей де ла Падильи, находившихся в заключении у англичан в Бордо, вышла замуж за родного брата Черного Принца, Иоанна Гентского, герцога Ланкастера, который таким образом думал сохранить за собой притязания на корону Кастилии, и подарила ему дочь Катерину.

В 1380 году Хуан I, сын графа Трастамарского, только что унаследовавший трон, желая заставить забыть, что его отец узурпировал престол, и скрепить благоприятный союз двух соперничающих ветвей, женит своего сына Энрике — будущего Энрике III — на своей кузине Катерине Ланкастер. Таким образом, этот союз делает из Педро Жестокого прямого прадеда наследников его убийцы.

Естественно поэтому Хуан I, прекрасный государь, счел необходимым в лучшую сторону пересмотреть хронику, уже готовившуюся Лопесом Айялой, его слугой, с которой он был знаком. Он поручил это своему королевскому дворецкому по имени Родригес де Куенка, который в своем «Кратком обзоре королей» вдохновлялся, по-видимому, тайной перепиской с неким Хуаном де Кастро, епископом Хаена.

Его рукопись, изобилующая ошибками и неточностями, бьша обнародована только после смерти Хуана I, но сразу же после опубликования манускрипта Айялы, то есть около 1410 года, а напечатали ее лишь в XVIII веке. Спустя сорок лет, в 1450 году, Диего де Валера, надежный и внимательный историк, возобновит хронику Айялы и вынесет о «Жестоком» настолько строгое суждение, что закончит свое повествование такими словами: «Дон Энрике убил короля Педро только с благословения нашего Господа Бога Иисуса из-за бешеной и дикой жестокости Педро».

Тем не менее в аристократической среде, окружавшей Энрике III, Хуана II и несчастного Энрике IV, сказка о «поборнике справедливости» пускает корни еще до того, как мелкое дворянство и городская буржуазия забыли преступления их предка. При Хуане II летописец Диас де Гамес утверждает, что Педро не был виноват в преступлениях, потому что на самом деле он находился под влиянием чар, вызванных дьявольскими приемами еврея Самуэля Леви!..

Вскоре на выручку приходят искусство и поэзия. Благодаря стараниям принцессы Кастилии в мадридском монастыре доминиканцев, настоятельницей которого она была, воздвигнуто в память о короле Педро великолепное надгробие.

Внучатый племянник покойного короля от внебрачных детей, Франсуа Кастильский пишет торжественное похвальное слово в стихах четырнадцатью стопами. Позднее другой потомок бастардов, Диего, настоятель Толедо и искусный толкователь текстов, поставит под сомнение свидетельство Айялы, заявив, что в его версии якобы было две хроники, одну из которых, говорившую в пользу Педро, уничтожили.

В итоге вокруг почившего предка накрутили семейные интриги, и Айяла, которого уже не было в живых, не смог защитить свой труд, а поэтому можно привести слова Мольера: «Мертвые — самые честные люди»…

Изабелла Католическая, ведущая свой род от короля Педро и графа Трастамарского, от которых ее отделяет всего три поколения, тоже приложит руку к отпущению грехов, начатому за полвека до нее. Что удивительного в том, что эта великая королева, ценившая все, что могло послужить величию трона и имени Кастилии, постаралась опровергнуть обвинение Айялы более ловко, чем ее предшественники? А также в том, что за это берется герольд ее дома Педро де Гратиа-Деи? С исторической точки зрения его защита не убедительнее оправдательных речей его предшественников, но она удачнее построена, так как, хоть и не оспаривая жестокости короля Педро, он стремится оправдать его поведение мотивами, способными расположить в его пользу народное мнение.

Так, де Гратиа-Деи неоднократно упоминает, что Педро боролся с феодальным беспорядком, сбивал спесь с грандов, защищал от них свободы городов и безопасность деревень, пытался сохранить целостность Испании при одном государе. Такое множество мнимых заслуг делает из ужасного правителя безжалостного, когда идет речь о правом деле, предшественника католических королей, раз и навсегда победивших старый феодальный строй и построивших на его обломках новую Испанию.

С этого времени и под покровительством Изабеллы Великой «правосудие» короля становится признанным на уровне государства. В то же самое время испанский патриотизм, поддерживаемый романистами и драматургами, может безнаказанно приукрашать его память, так как забывается его жестокость, последние свидетели которой исчезли.

Как бы то ни было, XIV и XV века кроме Айялы, Фруассара и Диего де Валера подарили нам только безвестных и явно выполняющих чей-то заказ составителей хроник. Но вот наступил золотой век, а с ним пришли и великие классические историки: Сурита, Гарибай, Мариана и Фахардо. Однако стоит заметить, что ни один из них не подумал ни оспаривать версию Айялы, ни критиковать досужие вымыслы его оппонентов.

Мариана ограничивается скромным упреком в преувеличении в адрес автора «IV общей хроники». Фахаро туманно критикует бесчувственность и сухость этого труда. Сурита более категорично оспаривает ошибочные высказывания настоятеля Диего Кастильского.

Некоторые менее знаменитые историки, такие как Мигуэль Карбонель и Фрай Радес-и-Андрада, обвиняют короля Педро. Другие, например андалузец Ортис де Зуньига, житель Сеговии Колме-нарес, житель Толедо Гонзалес Давила, попытаются найти ему определенное оправдание, но в осторожных выражениях. Зато несколько авторов все еще упрямо продолжают его защищать, представляя его непризнанным защитником монархических устоев, а в его репрессиях видят только желание сохранить свою власть.

Наибольший интерес представляют Салазар де Мендоза и граф де ла Рока, потому что в их произведениях чувствуется возрождающееся стремление, спонтанное или навязанное, освободить правящую династию от недоверия, которое бременем лежит на предках по материнской линии.

Первый, современник правления Филиппа III и Филиппа IV, родом из Толедо и обласканный при дворе, в своем довольно объемном труде об испанской монархии осмеливается утверждать, что «не следует замечать врожденных недостатков королей из-за большого почтения, которым мы обязаны положением, данным им Богом, и что нужно относиться к ним так же, как поступил художник, которому поручили написать портрет Филиппа Македонского, отца Александра. Он нарисовал его в профиль, чтобы лишний раз не напоминать, что у него нет одного глаза…»

Монархический оппортунизм еще более ярко проявляется под пером графа де ла Рока, который не ограничивается неумеренным восхвалением Педро Жестокого, а делает это темой целой книги, вышедшей в 1648 году, — «Защита короля Дона Педро», где он перещеголял и так чрезмерное оправдательное рвение Салазара.

1648 год — год заключения Вестфальского договора, и не исключено, что автору, дворянину и близкому советнику Филиппа IV, который пожаловал ему звание и назначил его послом в Савойю, поручили в этот период упадка испанской короны поднять с помощью своей защитной речи престиж династии. Его труд, изобилующий очевидными ошибками, развивает версию о справедливом короле до такой степени, что вот как, в частности, объясняется ужасное убийство двух юных братьев графа Трастамарского: