Дневник Саши Кашеваровой - Марьяна Романова

А случилось вот что.

Утром я вдруг ни с того ни с сего осознала, что к своим почти сорока так и не научилась носить красную помаду. И уж не знаю, что это было – то ли гормональный кризис, то ли старый фильм с Ренатой Литвиновой, который как раз показывали по «Культуре», – но я решила немедленно поехать в магазин и купить самую вульгарную, яркую и фаммфатальную помаду, которая там найдется. За окном был ливень, в чашке остывал крепчайший кофе, у Литвиновой на телеэкране была такая фарфоровая кожа и такие грустные глаза. А мне все равно было необходимо вытащить себя из берлоги во внешний мир – обсудить сценарии с продюсерами одного зарождающегося проекта, в который я давно хотела продать себя диалогистом. Укутавшись в кардиган из тонкой шерсти, стянув волосы в тугой хвост и облившись ладанными духами, которые, по моему замыслу, должны были дистанцировать меня от толпы в метро, я отправилась в путь.

Консультант в магазине, улыбчивая мулатка с ямочками на щеках и колечком в носу, нанесла мне на нижнюю губу одну разновидность наивульгарнейшей помады, а на верхнюю – другую. Я рассматривала свое лицо в увеличивающем зеркале и чувствовала себя семиклассницей, укравшей мамину косметичку. Несмотря на морщинки на лбу и круги под глазами. Маска роковой женщины всегда была смутно желанной, но почему-то давалась мне с трудом.

И вот в какой-то момент я подняла глаза и увидела почти прямо перед собою, в нескольких десятках метров, их, Олега и его жену. То есть я раньше никогда жену его не видела и даже не пыталась представить, она была человеком со стертым лицом, но я сразу поняла, что это не коллега, не подруга, не такая же любовница, как и я сама, а именно она.

Они являли собою пластическую композицию «супруги» – он поддерживал ее локоть с привычной нежностью, но без дрожи узнавания, а она в какой-то момент поправила воротник его рубашки, и это был машинальный, отработанный и почти материнский жест. Они выбирали духи – оба держали в руках по вееру блоттеров – и при этом выглядели ни увлеченными, ни даже особо счастливыми. Обычный выходной день семьи, которая может позволить себе пробежаться по магазинам и накупить приятных пустяковин не из необходимости, а развлечения ради.

Но меня еще поразил вот какой момент.

Во-первых, жена Олега была лет так на десять моложе меня, во-вторых – намного красивее. Высокая худенькая блондинка с волосами до талии, правильными чертами чисто умытого лица и капризным изгибом пухлых губ. И сама она явно была осведомлена о собственной красоте и умела выгодно ее обрамить – дорогие шелковые брюки подчеркивали стройность ее бедер, футболка цвета слоновой кости оттеняла бледность лица – то была не бледность недосыпания и вечного стресса, но продуманная, припорошенная пудрой мельчайшего помола, эльфийская белизна кожи. Она была прекрасна. Знаю-знаю, во-первых, красота – в глазах смотрящего, во-вторых, она лишь изредка является поводом, но вообще никогда – причиной любви. Но, видимо, то, что я несколько десятков лет прожила в жерле этого внешне европейского, но внутри – полуазиатского города, сыграло свою мрачную роль – мне казалось, что раз Олег «погуливает на стороне» со мной, значит, по логике самца, на сердце которого наскальной живописью высечен весь том «Домостроя», я должна быть, по крайней мере, милее и симпатичнее той, чье общество показалось ему слишком душным для верности.

– Все в порядке? – спросила меня мулатка, помогавшая выбрать помаду.

– Да-да, извините, просто задумалась о своем, – пришлось беззаботно ответить мне.

– А может быть, принести коралловую?

– Не стоит… Вы извините за беспокойство, мне надо отойти, – я улыбнулась поникшей мулатке, с щек которой исчезли веселые ямочки, как только она поняла, что не получит процент на мою покупку.

Уходя, бросила последний взгляд в увеличивающее зеркало, и на этот раз мне показалось, что оттуда сморит не укравшая у мамы косметичку задорная пигалица, а печальный старый клоун с глазами больной собаки, которому больше всего на свете хочется запереться в гримерке с запотевшей бутылкой водки и любым случайным собутыльником и рассказать ему нескончаемую балладу на тему «А ведь бывали же дни…». Но его тормошат доставучие дети, и он фальшиво смеется, а потом извергает фонтан ненастоящих слез, нажав на специальную кнопку, спрятанную в рукаве.

У меня сложные отношения с детьми.

Не знаю точно, ни почему я стала чайлфри – по убеждениям или по обстоятельствам, ни почему я думала о детях, возвращаясь в тот день домой.

В последних классах школы я сидела за одной партой с некоей Лелей, уютной тихой блондинкой, по кроткому взгляду которой сразу становилось ясно: эта быстро выскочит замуж, нарожает одного за другим, всю жизнь проведет, окруженная простым бесхитростным счастьем. Она будет души не чаять в том, кто скажет ей «люблю», а тот в благодарность окружит ее крепостными стенами, недоступными для разрушительных ветров. Так жила ее бабка, так жила ее мать, об этом мечтала она сама – такой вот заранее написанный сценарий. Она и не скрывала, что даже не собирается получать высшее образование. А зачем тратить нервные клетки? Пока я металась между журфаком и литинститутом, мечтала о «взрослой» жизни и связанных с ней приключениях, Леля вязала скучные добротные джемперы и пекла пироги со сложносочиненной начинкой. Я ей немного завидовала. Но при этом ни за что не захотела бы поменяться с ней жизнью. У Лели было БУДУЩЕЕ, и в этом был покой.

И вдруг в одиннадцатом классе шок: наша Леля насмерть влюбляется в какого-то дворового хулигана (татуировки, гитара, мотоцикл, раздевающий взгляд). Начинает носить кожаную мини-юбку и бандану с черепами, у школы ее встречают какие-то мутные типы, она посылает родителей в жопу, переезжает в коммуналку к любимому, быстро осваивает грамматические основы трехэтажного мата, приносит в школу американские журналы «Мир татуировки» и советуется со мною – сделать ли ей тигра на лопатке или лучше огнедышащего дракона на щиколотке. И снова я ей немного завидовала, хотя если бы некто всемогущий и незримый предложил обмен судеб, я бы покачала головой. У новой Лели никакого БУДУЩЕГО не было – да, страшно, но зато какой же драйв!

А спустя несколько месяцев Леля пришла на уроки с округлившимся животом. Не заметила по неопытности – байкер был ее первым мужчиной. Они быстро расписались – никакого свадебного платья, белого лимузина и пошлых фотографий на Поклонной горе. Теперь ее реальность являла собою странноватый коктейль: она планировала БУДУЩЕЕ с самым неподходящим из всех на свете мужчин.

Вполне возможно, что если бы я впервые увидела несколько иное преобразование материнством, то и перспектива детей не казалась бы мне такой пугающей. Но все случилось как случилось, и я никогда не забуду, как мы, девчонки-одноклассницы, скинулись на детское байковое одеяльце, набор бутылочек и бессмысленного косорылого мишку и пришли в гости к Леле, только что родившей.

И как увидели ее, притихшую, медлительную, похожую на теплое тесто. В ее комнате пахло тальком и отрыжкой, младенец был криклив и лицом красен, молодой муж отсутствовал, а на логичный вопрос «где?» Леля лишь махнула полной рукой с обгрызенными ногтями: «Где-то там катается». Помню, мы возвращались домой, стайка шумных болтливых десятиклассниц, и загазованный московский воздух казался нам пенным вином.