Круглый стол на пятерых - Георгий Михайлович Шумаров

— Дельфиниум, иначе — шпорник. Понятно?

— Понятно. Теперь понятно.

Он оттолкнулся от дерева, высвободил руку и схватил ее за плечи:

— А мне непонятно. Ясно?

— Ясно, — ответила она, улыбаясь одними губами. И прижалась к нему, внезапно став серьезной. Он задохнулся в ее волосах и нерешительно скосил глаза на ее губы.

— В халатах идут, — зашептала она, — ножи несут булатные.

— Санитарки, сплетни у них булатные, — он хотел напугать ее, но сам чувствовал, что каменеет от страха, и все равно приближался к ее губам. И теперь уже не было ни тонкого жужжания пчел, ни газовавшей в гараже машины, ни санитарок с алюминиевой посудой, и разом кончилось одиночество. Он засмеялся, когда она оттолкнула его.

— Мне мама написала…

— Пойдем обедать, — спохватился он. — Ты еще не была у мамы? Позовем тетю Дусю, она нам что-нибудь приготовит.

— Ладно. Пойдем обедать, А тетю Дусю не зови…

Невесте простительно быть

чуточку жестокой, а жениху

вольно воображать, что

мир только на нем

и сошелся клином

Живые закрывают глаза мертвым. Мертвые открывают глаза живым. Может быть, этот афоризм принадлежал человеку, которого сейчас нет, но его мудрость — как свет потухшей звезды, будет сиять людям долго-долго. Вечно живая человеческая мудрость открывает глаза смертным.

Было уже темно. Лампочка светила тускло. Он зашил брюшную полость и вымыл под краном перчатки. В морге тихо-мертвая тишина. Санитарка давно ушла, оставив ему ключи.

Труп лежал на подставке с откинутой головой. Выпирал большой кадык. При жизни этот человек говорил басом. «Труп правильного телосложения» — напишет в протоколе патологоанатом. Может, в памяти близких о нем останется нечто большее, чем голос и внешность, которая после смерти именуется правильным телосложением.

Глушко снял перчатки и фартук. Эту операцию он отработал — мертвые открывают глаза живым.

Через окно видны едва проступающие на небе ранние звезды. Лучше не думать о звездах. От многих из них свет еще не дошел до земли, хотя они рождены в незапамятные времена. Это слишком грустно, если вообразить себя такой звездой.

Он посмотрел на часы. Просил Зарубина позвать его, если привезут интересного больного. Но никто не приходил, не звал. Дома сейчас пусто. Окно занавешено пожелтевшей газетой. Под потолком загудят мухи, когда включишь свет.

Он немного постоял у закрытой двери, вслушиваясь в нарастающую тишину вечернего города. А Москва сейчас беспощадно шумит, Алла хочет закрыть окно и останавливается, заглядевшись на звонкую улицу. При встрече она признается, что почти не думала о Сашке — не было времени. А ему хотелось бы услышать, что она не спала ни одной ночи — все из-за него… Ладно, невесте простительно быть чуточку жестокой, а жениху вольно воображать, что мир только на нем и сошелся клином.

Глушко неторопливо пошел вдоль зарешеченного ряда окон, за которыми громыхала больничная котельня. Радовали в темноте молодые, щедро посаженные деревья.

К приемному покою подъехала машина. Глушко узнал Басова. Тот захлопнул дверцу и весело потянулся.

— Привет! В двух районах побывал…

— Горишь на работе?

— Ты как моя жена. Погладь мою шальную голову и спроси, когда мы пойдем в кино.

Глушко рассмеялся, представив себе эту картину. «Трудная, но почетная профессия», — пишут о хирургии знатоки. Не добавят ли они к этому какое-нибудь живое слово, не промолчат ли вообще, когда поговорят с женами хирургов: как вы используете свой досуг, где вы встречали Международный день 8 марта, в какой мере ваш муж помогает вам в домашнем хозяйстве?

— Давай пройдемся, — предложил Басов. — Я в последнее время мало хожу, больше летаю.

— Приезжай ко мне в отпуск. Будешь жить в шалаше, рыбу ловить. У больницы я охрану выставлю, чтобы тебя не подпускали к операционной.

— У меня, понимаешь, одна задумка… Я вообще-то не преувеличиваю значение безделья.

— Или вот что, — перебил Глушко. — Ты можешь взять выходной?

— У меня их накопилось — дай бог памяти… Я недавно прочитал в газете, как один профессор подарил государству свою библиотеку и подумал, не подарить ли мне свою коллекцию выходных дней, которые не отгулял за эти годы?

— Ладно, от твоей коллекции не убавится. Отвези нас на своей машине к Андрею Золотареву, — сказал Глушко.

Они остановились у ворот. Услышав голоса, выглянул из проходной дядя Миша, заторопился на разговор.

— Гуляете? Пройтиться, если с водкой сравнить, — дело полезное…

Умная осторожность стоит

где-то рядом с трусостью,

даже совсем не отличима

от трусости

На кнопке звонка застыл кругляшок отраженного света. Карпухин представил, как, услышав звонок, Галя вскочит с диванчика, как упадет на пол книжка и как строго-настрого запахнется на груди непроницаемый халатик.

Но мужское воображение — как аптекарский шкаф: на его вертящихся полках и сладкое, и горькое. А вдруг на звонок приплывет из кухни гостеприимная мама? А у мамы на кухне подгорают пироги, пересыхает белье, убегает молоко, щенится собака? И мама по дороге вспоминает тех самых чертей, которые носят…

Он прорепетировал физиономию, предназначенную маме. Галантность, предупредительность, едва сдерживаемое восклицание: «О, вы очень молодо выглядите!»

Шкафчик повернулся еще одним бочком — папа! На нем несколько помятая пижама. Он раздражен: его оторвали от телевизора. Увидев незнакомое лицо, он задаст вопрос, похожий на удар в челюсть: «Вам кого?» И начнется внушение за грудки, наука взашей…

Для папаши надо изобразить на лице нечто спокойное и независимое: «Простите, я из больницы. Здесь проживает?.» Или: «Если я не ошибаюсь…» Или: «Мне нужно секретаря областной больницы… э-э-э…»

Карпухин оглянулся и увидел мальчика. Мальчик, раскрыв рот, смотрел на него.

— Что же делать? — растерянно и, кажется, вслух спросил Виталий.

— У них, наверно, звонок не работает, — объяснил парень и нехотя пошел вниз.

Постучать! Это уже лучше. В стук можно вложить свой характер и свои привычки. Звонок как-то нивелирует людей. Карпухин всегда чувствует себя увереннее, если он остается самим собой.

Впрочем, для полного спокойствия ему по-прежнему не хватает ответа на простой вопрос: зачем его понесло к Гале Степановой?

Кнопка звонка теперь не пугала. Он, торжествуя, нажал ее и отдернул руку.

Динькнуло! Впервые в жизни Карпухин не успел сообразить, что ему делать. Дверь приоткрылась. Выглянула старушка. Добрая на вид, улыбающаяся, но все-таки старушка — носитель консерватизма в семье.

Старшее поколение было неожиданностью для Виталия. Он молчал, ругая себя за то, что не довертел свой аптекарский шкафчик. И вдруг за спиной старушки показалось удивленное лицо Гали.

— Заходите! — пригласила она.

Мимо бабушки, мимо кухни, по чистенькому