Перебежчик - Евгений Сухов

— Кто охранял лагерь? — спросил Егор Ивашов, опять что-то черкнув на листочке.

— Начальство лагеря, конечно, было немецким, а охраняли его полицаи из западных украинцев, — ответила Стефания и неожиданно зло добавила: — Те еще звери! Многие пленные, даже настоящие украинцы, не понимали их местечкового диалекта. Те красноармейцы, которые в чем-то провинились, предпочитали попасть в лапы к немцам, нежели к этим галичанам. Лютовали они очень, ни к кому жалости не испытывали.

А в нашем женском блоке надзирательницей была женщина-эстонка по имени Ирма. При ней всегда был плетеный кнут. Она выгоняла им женщин на работы, хлестала как скот, так же загоняла в блок вечером после поверки. Однажды забила насмерть девчонку, совсем подростка, посмевшую огрызаться и перечить ей.

— Вас она тоже била?

— Меня — нет.

— Отчего же? — поинтересовался младший лейтенант.

— Я не знаю, — ответила Стефания и пожала плечами. — Ко мне изначально установилось какое-то особое отношение. Меня не пытали, не били, не допрашивали даже, как Хмелика и Сторожевича. Их через несколько дней после допросов отвезли в город и прилюдно повесили на главной площади.

— А вы как-нибудь объясняли себе такое вот отношение к вам немцев и надзирателей? — поинтересовался Ивашов.

Стефания Слободяник посмотрела на младшего лейтенанта и, как ему показалось, очень искренне ответила на его вопрос:

— Нет! Я совершенно ничего не понимала. В Ромнах у меня не было никаких знакомых или родни. — Стефания немного помолчала, собираясь с мыслями, потом продолжила: — Никто не мог похлопотать за меня перед немцами, облегчить мою участь. Некому было об этом говорить с ними. Да немцы и не делали никому никаких исключений. Кроме тех людей, конечно, которые соглашался им служить. Я сама терялась в догадках на этот счет, но никаких объяснений так и не нашла.

— Верится с трудом, — с нескрываемыми нотками сомнения в голосе заметил младший лейтенант Ивашов, переглянувшись с сержантом Масленниковым. — Но ладно, допустим. Продолжайте.

— Через несколько дней ко мне подошла Ирма. Она сказала, что мне разрешено выходить из блока и прогуливаться по двору. Это было большой привилегией, поскольку даже охране лагеря не рекомендовалось без цели перемещаться по территории лагеря.

Я вышла. Меня никто не остановил. Я прошла до мужского блока, потом до столовой и обратно. Никто меня даже не окликнул. Даже часовые, стоявшие на двух сторожевых вышках, попросту были безразличны ко мне и даже не смотрели в мою сторону. — Стефания Слободяник перевела дыхание.

Младшему лейтенанту было заметно, что она сильно волнуется и заново переживает время пребывания в концентрационном лагере.

Затем она немного успокоилась и уже куда более спокойно продолжила:

— Каждый день мы ходили на работы по разборке завалов и очистке территории фабрики «Быстроход». Немцы готовили там еще один лагерь военнопленных, поскольку наш был уже совсем переполнен.

А через несколько дней после разрешения на свободное перемещение по лагерю меня избавили от работ. Вообще ото всех, как тяжелых, так и легких. Женщины стали коситься на меня и обходить стороной.

Я не понимала, что происходит. Вокруг меня образовалась пустота, я была совершенно одна. Как будто все жили в одном мире, а я — в другом. Миры эти никак не пересекались. Так продолжалось целых две недели.

Потом надзирательница Ирма сказала, что комендант лагеря просит меня прийти к нему в кабинет.

«Он не приказывает, а именно просит», — добавила она с непонятной усмешкой.

«Значит, я могу и не пойти?» — спросила я.

«Это ваше право», — ответила Ирма.

Я решила не ходить. Думала, что после этого отказа комендант лагеря изменит свое отношение ко мне, хотя бы обидится, лишит привилегий, что я буду такой же, как и все остальные. Тогда меня перестанут обходить стороной, как прокаженную. Даже думала, что придут автоматчики или полицаи и поведут меня к коменданту лагеря силой, что тоже изменит отношение ко мне остальных женщин. Но никто за мной в этот день так и не пришел. В моем положении ничего не изменилось.

На следующий день комендант лагеря сам заявился в наш блок и вежливо попросил меня последовать за ним. Мне ничего не оставалось делать, как пойти.

— Как звали этого коменданта лагеря? — поинтересовался младший лейтенант Ивашов.

— Его звали Генрих Штайн, — ответила Стефания. — Звания его я не знаю, то ли капитан, то ли майор. Он вполне сносно говорил по-русски. Когда мы оказались у него, следом за нами в кабинет вошли старший лагерный офицер Хеллер и еще один человек, уже пожилой. Он стал с любопытством разглядывать меня, как какого-то невиданного зверька. Этот мужчина тоже был в немецкой офицерской форме, но по-русски говорил чисто и со старорежимными словечками вроде таких, как «не извольте беспокоиться», «покорнейше прошу вас», «благодарю» и другими, им подобными.

Я подумала, что вот сейчас-то они наконец-то начнут допрашивать меня, даже бить, приготовилась к этому. Но Генрих Штайн в первую очередь предложил мне присесть и вежливо поинтересовался, не проголодалась ли я.

«Да, очень проголодалась на ваших харчах», — нарочно дерзко ответила я, чтобы посмотреть, что же будет дальше.

К моему удивлению, комендант лагеря тотчас распорядился накрыть стол. На нем появились два горячих блюда, мясо, овощи, фрукты и открытая бутылка вина.

«Кушайте на здоровье, — сказал комендант Штайн. — А чтобы вас не смущать, мы пока выйдем в соседнюю комнату».

Офицеры вышли. Я накинулась на еду и выпила немного вина. Оно было кислым и мне не понравилось.

Потом меня стало клонить в сон. Когда вернулись Штайн с Хеллером и пожилым офицером, я не сразу сообразила, что они от меня хотят.

Я с большим трудом поняла, что комендант лагеря Штайн просит меня помочь ему в обновлении регистрационных списков военнопленных. Он сказал, что они составлены не очень аккуратно. Мол, должность писаря в штате не предусмотрена. Ему самому и его офицерам этим заниматься некогда. Поэтому не соглашусь ли я заново составить такие списки?

Отнекиваться я не посчитала возможным. Да и вряд ли мой отказ был бы принят. Поэтому я согласилась. Ведь комендант предлагал мне просто переписывать уже готовые бумаги, а что в этом такого преступного? — Тут Стефания посмотрела на младшего лейтенанта Ивашова.

Наверное, она хотела увидеть в его глазах пусть не сочувствие, а хотя бы какое-то понимание того, что в простом составлении списков ничего такого антисоветского нет.

Но Стефания Слободяник не заметила ничего подобного и уныло продолжила:

— Со следующего дня я стала приходить в лагерную комендатуру, где мне предоставили отдельную комнатку, и заново составлять списки заключенных, пребывающих в лагере. Почерк у меня был красивый и понятный, и комендант Штайн остался мною доволен.