Перебежчик - Евгений Сухов

После нескольких вопросов, заставивших Стефанию поволноваться и приведших ее в крайне лихорадочное состояние, Егор Ивашов решил, что пора наступать самому, и сказал простецки, прямо в лоб:

— Может, хватит уже врать-то, Стефания Григорьевна? Нам известно, что отряд был разгромлен три месяца назад. Вот в связи с этим я хочу спросить, где вы были в течение всего этого времени и почему объявились только сейчас, да еще перед нашими боевыми позициями?

Стефания несколько раз моргнула и опустила голову.

Потом она медленно подняла взор и почти умоляюще произнесла шепотом:

— Я боюсь.

— Понимаю, — мягко промолвил младший лейтенант Ивашов и расслабленно откинулся на спинку стула.

В поведении клиентки случился перелом, осталось немного дожать ее.

— И все же пора вам рассказать нам правду. Давайте, — проговорил он вполне дружелюбно. — Мы вас слушаем.

— Хорошо, — почти неслышно произнесла Стефания Слободяник и начала свой рассказ.

Стефания вступила в отряд старшего лейтенанта Николая Воронкова летом сорок второго года. Обошли бы немцы стороной глухое сельцо из тридцати дворов, Стефания, возможно, не ушла бы в партизаны. Ее судьба не оказалась бы столь печальной, каковой она вскорости должна была стать.

Немцы уже более полугода назад оккупировали Сумщину, а в Лебедяновке их еще и не видывали. Жизнь там текла по прежнему руслу. Колхозники что-то делали, бригадиры ставили в тетрадках палочки, обозначающие трудодни. Бабы, включая мать Стефании и ее саму, копошились на подворьях и огородах.

Правда, из райцентра к ним однажды приезжал какой-то господин в шляпе и двубортном костюме, называющий себя и волостным старшиной, и бургомистром. С ним прибыли еще двое, мужчина и женщина.

Мужчину селяне знали. Звали его Евтимий Пацюк. Во время коллективизации он угодил под раскулачивание и после этого тихо жил в селе, все время копошился на своем огороде, с которого и кормился.

Когда началась война, Пацюка мобилизовали, повезли в часть, но до нее не добрались, попали в окружение. Возвращаться в село раскулаченный окруженец не пожелал, осел в районе, который при немцах вновь стал называться волостью. Он занял какую-то малозначительную должность в управе и принялся ревностно, рьяно исполнять свои обязанности.

Женщина тоже была всем знакома. До войны она очень даже успешно возглавляла колхозную огородную бригаду. В сороковом году ее как передовика производства забрали в район каким-то там инструктором. И вот вернули. Правда, другие власти и с иными целями. Звали женщину Гелена Казаченко.

Бургомистр собрал сельский сход и объявил, что раскулаченный мужик Евтимий Пацюк теперь является их старостой, которого все жители Лебедяновки обязаны слушаться так же беспрекословно, как отца родного.

А Гелена Казаченко решением районной управы назначается председателем колхоза, в котором все остается по-прежнему, как и до войны. Люди должны работать на полях, пахать, сеять, убирать, молотить и выполнять план хлебопоставок.

— Ну и каков будет этот план? — спросил кто-то из мужиков.

— А все просто, — ответил бургомистр. — У вас в селе сейчас ровно сто восемьдесят душ. Каждому жителю, согласно постановлению волостной управы, полагается по пуду зерна на месяц. Умножаем это на год и получается двенадцать пудов. Умножаем их на количество жителей… — Бургомистр поднял глаза к небу и зашевелил губами. — Получается две тысячи сто шестьдесят пудов зерна. Еще часть оставляется на посевную и на корм для колхозных лошадей и волов. Сколько именно, гадать не надо. Все эти расчеты уже произведены. — Бургомистр, он же волостной старшина, достал из портфеля несколько листочков и передал их новоиспеченной председательше колхоза. — Остальное зерно с полей и продукты с колхозных огородов должны быть сданы. Они подлежат вывозу в великую Германию.

— А что, зерно по этой норме будет выдаваться и тем, кто не работает в колхозе? — спросила мать Стефании.

— Тем, кто не работает в колхозе, тоже надо жить, — вроде бы резонно заметил бургомистр, но по сходу побежала волна недовольного гула. — Немецкие власти и районная… то есть волостная управа стоят за всеобщую справедливость, — добавил он. — Не то что было при Советах.

— Да какая ж это справедливость? — донесся из толпы крик, наполненный возмущением. — Почему одинаково будут получать и те, кто работает в колхозе, и те, кто возится только на своих огородах? Кто не работает, тот не ест!

— Забудьте про прежние порядки! — заявил бургомистр и нахмурился. — Немецкая власть думает и заботится обо всех жителях территорий, освобожденных от большевистского гнета, и на-деется, что и вы станете…

— Нет, не пойдет! — не дал договорить бургомистру мужик, ранее спрашивающий про план хлебозаготовок. — Тогда вообще на кой черт мне работать в колхозе, если свой пуд зерна на месяц я так и так получу! Так что заявляю при всех вас и новой председательше: я снимаю с себя на хрен обязанности бригадира! — Он рубанул воздух костлявой рукой.

— Верно! Пущай зерно как-то иначе распределяют, — снова послышались выкрики из толпы. — Скажем, кто работает — получает пуд. А кто не работает — половину!

— Ладно-ладно. Это ваше право. — Бургомистр не пожелал или не посчитал нужным что-то доказывать и спорить с народом. — Ваш староста вместе с председателем колхоза и членами правления подумают и решат, как лучше быть.

— Я, как председатель колхоза, уже подумала, — взяла слово Гелена Казаченко. — Предлагаю распределять зерно так: половину от двух тысяч ста шестидесяти пудов зерна раздать всем в течение года подушно. А оставшуюся половину начислять за трудодни. По прежним нормам. — Она мельком глянула на новоиспеченного сельского голову и заявила: — Если староста и сход со мной согласятся, то так и будет.

— А что, мы согласные, — первым отозвался тот самый мужик, который только что публично отказывался быть бригадиром колхоза. — Дело председательша говорит!

На том и порешили.

— Ну, с руководством колхоза и его обязанностями все вроде ясно, — снова выступил мужик-бригадир, вероятно, любивший поговорить на виду. — А вот староста. Хотелось бы знать, что ему в своем праве теперь дозволено делать, а что нет?

Этот вопрос предназначался бургомистру.

Тот снова порылся в портфеле, опять достал из него какую-то бумаженцию, развернул ее и зачел:

— «Сельский и деревенский староста исполняет распоряжения германских властей, доводит их до населения и отвечает за порядок во вверенном ему селении, ведет учет местного населения и пришлых подозрительных элементов. Староста должен препятствовать антинемецким выступлениям и оказывать помощь районной управе и волостным комендатурам при проведении розысков советских парашютистов, партизан, членов большевистской партии и советских активистов. В его обязанности входят: изъятие у селян оружия и боеприпасов, наблюдение за прекращением движения по улицам после установленного часа, если таковой будет у вас определен. Он отвечает за уборку улиц и поддержание внешнего порядка и чистоты, привлечение населения при необходимости к обеспечению светомаскировки, ликвидацию разрушений в ходе военных действий и проведение дорожных работ. В обязанности старосты входит также регистрация смертей, рождений, свадеб и всего прочего, чем занимались районные ЗАГСы. По всем вышеперечисленным обязанностям, вменяемым старосте военной комендатурой и районной управой, которые проводятся и будут проводиться в будущем, местное население обязано беспрекословно подчиняться и выполнять все распоряжения старосты. Ему в этом помогают сотрудники вспомогательной полиции из местных жителей». — Тут бургомистр сделал паузу, оглядел собравшихся и добавил: — Их подберет уже сам староста. — Потом он продолжил читать свою бумаженцию: — Если у населения возникнут какие-либо просьбы и ходатайства к немецким властям, они могут обратиться к ним исключительно через старосту».