В оковах льда - Карен Мари Монинг

Я начинаю хихикать. Его чувство юмора подкупает. Но потом я вспоминаю, с кем говорю, и прекращаю.

— Ты хочешь быть быстрее, сильнее, умнее. Попроси меня научить тебя.

— Я не буду тебя ни о чем просить. И да, ты можешь быть быстрее и сильнее. Пока. Но не умнее.

— Выбор за тобой. Но разворачивайся, потому что ты не уходишь. Сейчас ночь, а ты знаешь, что это значит.

— Что вокруг темно?

— Что ты со мной до рассвета.

— Почему до рассвета? Ты вампир, или зомби, или еще что-то такое, что солнца не любит?

Он стоп-кадрирует прочь и двигается по замороженной сцене.

— Мне нравится секс на завтрак, детка. Я ем рано и часто.

Я, блин, прокручиваю в голове нормальные мысли о замороженных людях и том, как он меня бесит, и тут он прямо впечатывает мне в мозг секс на завтрак и все такое, отчего мои гормоны сходят с ума, как с ними иногда бывает, и начинают проигрывать в моей голове образы — один хуже другого. Но я не собираюсь закрывать свои внутренние глаза, потому что на самом деле этого не существует, а гормоны штука непредсказуемая и упрямая. Еще хуже меня.

Я жалею, что смотрела порнофильмы и видела Риодана «за завтраком», потому что картинки очень живые и избавиться от них сложно.

Я вижу его во всех графических деталях, потому что отлично знаю, как он выглядит без одежды, — я его видела. Я знаю, как двигается его тело. У него много мускулов. И шрамов тоже. Я знаю, что, когда он занимается сексом, он смеется — так, словно мир идеальное место. И когда он так смеется, у меня руки сжимаются в кулаки, потому что мне хочется прикоснуться к его лицу — его радость настолько живая и плотная, что ее можно собрать в горсти. Там, на четвертом ярусе, у меня была куча дурацких, странных, поганых мыслей. Я бы отлупила себя по заднице за то, что смотрела. Не понимаю гормонов. Не понимаю, почему эти вредные мелкие гады вообще реагируют на такого старого чувака.

— Ты идешь?

Я мысленно встряхиваюсь, собираюсь и раскачиваюсь.

Ничего не происходит.

— Да вы издеваетесь, — бормочу я.

— Детка, почему ты все еще там? — Он стоп-кадрирует от ледяной троицы. — Это может взорваться в любую секунду.

Я не двигаюсь, надеясь, что бабахнет прямо сейчас, чтобы он не заметил, как я опять потеряла свои суперсилы.

— Мне нужно, хм, сходить в… ну… — Я указываю на кусты за спиной. — Слегка уединиться. Скоро приду.

Как я и надеялась, стирающие люди взорвались, пока я в кустах притворялась, что писаю.

Поездка обратно в Дублин была долгой и прошла в молчании.

«Я самая худшая часть тебя»[23]

Я на крыше дома, через улицу от груды бетона, искореженного металла и битого стекла, которая раньше была Честерсом. Теперь клуб находится глубоко под землей. Обычно туда выстраивается очередь в пару кварталов, но сейчас четыре часа утра, и все, кто хотел, попали внутрь около часа назад. Наверное, это значит, что внутри погибло достаточно людей. Я не видел, чтобы оттуда выходили.

Подъезжает черный «Хамви».

Его я и ждал.

Раньше я ненавидел высоту, что смешно, поскольку сам-то я горец. Точнее, был им.

Я привыкаю к высоте. Вид лучше, видно дальше, а сам ты все равно что невидим. Люди редко смотрят вверх, даже в такие времена, когда должны бы поглядывать, потому что никогда не знаешь, кто над тобой в небе готовится подкрепиться. Охотник. Или Тень. Или я.

Я смотрю, как она выходит из «Хамви». Перепрыгивает с ноги на ногу на ходу, двигается одновременно в стороны и вперед, ест на ходу батончик. Никогда не видел никого с подобным количеством энергии. Ее волосы сияют рыжим пламенем под луной. И кожа почти что светится. У нее тело подростка и длинные ноги. Ее лицо как тонкий фарфор, выражения на нем меняются, как татуировки Невидимых под моей кожей.

Но что меня цепляет, так это сердце девочки.

Он большой и нависает над ней. Твердое лицо. Твердое тело. Твердый шаг. Они не смотрятся вместе. Они говорят. Она все время смотрит на него так, словно он играет на остатках ее терпения. Хорошо. Ее рука парит над рукоятью меча, и я знаю, о чем она думает. Честерс ей отвратителен. Она с трудом выносит необходимость находиться в одном месте с Феями и не убивать их. Она их ненавидит. Всех.

К этой категории скоро буду относиться и я.

Владелец Честерса смотрит вверх.

Я стою глубоко в тени крыши, набросив легкий гламур, — новая способность, которую я пока еще только тестирую, пытаясь сделать свое лицо более терпимым для нее.

Я сосредоточенно проецирую сюда абсолютное полотно ночи и пустоты, чтобы он меня не увидел.

Он смотрит прямо на меня, и лицо его принимает надменно-наглое выражение, но он выглядит так практически всегда. Я уже прихожу к выводу, что он мог ощутить возмущение на крыше, но не мог увидеть меня, и тут эта сволочь высокомерно мне кивает.

Волна ярости омывает меня — густой, насыщенной, обволакивающей ярости, и на несколько секунд я оказываюсь в темном месте, где только лед, злоба и запустение, и мне там нравится. Я рад, что становлюсь принцем Невидимых. Я рад открывшейся силе.

Я говорю: да будет война.

Запрокидываю голову и перебрасываю гриву волос через плечо. Обрезать их бесполезно. Я сплю, просыпаюсь, и вся шерсть снова на месте. Я поднимаю лицо к луне и жадно вдыхаю. Мне хочется упасть на четвереньки и завыть, как воет дикий зверь, пьяный от голода и силы, зверь, который может трахаться дни напролет без передышки, если сумеет найти кого-то достаточно выносливого для такого марафона. Я хочу зазвенеть луне, как Невидимый, и услышать в ответ ее звон. Я чую запах желания, секса и голода, и все это так чертовски сладко — человечество, которое созрело для жатвы, для игры и для еды! Я поправляю член в джинсах. Болезненно твердый. Ага, а Земля круглая.

Снова смотрю вниз, и мои глаза сужаются. Сапоги покрываются инеем. По крыше расползается белый круг — радиусом футов пятнадцать. Я широкими шагами иду к краю крыши, и снег хрустит под ногами. Я следую за ними вокруг здания. Все будет намного проще, когда мне не придется идти пешком.

Он совсем не тот, кем притворяется рядом с ней.

Я все время за ним наблюдаю. Я буду рядом, когда он перестанет притворяться. Я буду ее бронежилетом, ее щитом, ее гребаным падшим ангелом, хочет она того или нет. Он притворяется почти человеком. Человек он не больше, чем я. Он притворяется милым, словно с ним безопасно находиться рядом, словно клыки у него просто так, для виду. Ровно до того момента, когда это становится не так.

Дьявол в деловом костюме, он пользуется своим временем, собирает информацию, обдумывает ее, а когда принимает решение, молоток опускается, и все, кто раздражал его, противостоял или просто не так дышал, — умирают.