Кошачья голова - Татьяна Мастрюкова

Помогла маме подняться и усадила на стульчик у стены. Палашка, застывшая на полу в какой-то странной звериной позе, внимательно следила за знатухой.

— Надобно нам все имена знать. — Бабушка Ульяна стала ходить вокруг Алины, едва заметно делая пассы кистями рук, что-то беззвучно пришептывая, а вслух говорила нам: — Обычно они называют своих создателей. Наверняка и вам говорила, она же очень болтливая у вашей девочки.

— Два года так сидела, четыре пересидела, к девчушке прилетела! — вякнула Палашка.

Старушка остро взглянула на Алину.

— Это какая-то ваша знакомая, пожилая женщина, черная душа. Шесть лет назад икотку навела, к колдовке ходила.

Ну тут только один вариант лично у меня был. Лариса Игоревна! Хотя… Да нет, не может быть… Так, стоп! Она же сама говорила, икотка:

«Я Палашечка Ларисовна, старушке приписана».

И она не могла навредить Ларисе Игоревне, хотя и ругалась, и вообще ее прогнала. А мы и внимания не обратили! То есть обратили, конечно, но выводы не сделали.

Шесть лет назад еще была жива бабушка. Неужели эта мерзкая тетка Лариса Игоревна дотумкала навести порчу на нашу бабушку?! Зачем? Что за фигня? То-то она в лице изменилась, когда Палашку услышала. И она точно знала про бабушкино имя. А икотка то ли чуяла, что бабушки скоро не станет, то ли еще что…

Вот твари!

Маму наконец-то тоже озарило, она прикрыла рот рукой и ахнула:

— Лариса Игоревна!

— А вот и да, а вот и да! Палашечка Ла-ри-со-вна! Бабку спортила, тьфу на нее! Спортила, извела. Бз-з-з. А девочке Палашечке молоденъка-живенька нужна. Бз-з-з! Бз-з-з! А вот надолго, а вот надолго. Два годика, четыре погодёнка, и навсегда! Не уйду!

Из Алининых глаз опять брызнули слезы. Плакала моя сестра, радовалась проклятая икота.

Мама побледнела до синевы, я даже подумал, что она в обморок упадет. Хотел ее поддержать, но мама остановила меня взмахом руки. Вскочив со стульчика, она встала прямо напротив Алины, жадно глядя на нее, но видя не свою дочь, а Палашку, задыхаясь, уточнила:

— Ты нашу бабушку… Ты мою маму…

Нет, так нельзя. Не надо… Не надо!

— Не надо, мама, не надо!

Блин, я, что ли, вслух крикнул?

Мамино лицо страшно исказилось. Но ведь Алина-то ни в чем не виновата!

— Отвечай!

Я никогда не слышал, чтобы она так кричала. Так зло. С ненавистью. Но я не хотел слушать ответ. Не хотел знать.

Зачем маме было знать? Зачем? Что бы это изменило? И что она сделает, если узнает? Пойдет и убьет Ларису Игоревну? Что? Как отомстит? Изобьет Алину?

Ульяна Ильинична, до этого не вмешивавшаяся, только снова беззвучно что-то шептавшая, мягко положила маме руку на плечо и чуть потянула назад:

— Сама-то она не смогла б, женщина эта. Говорю же, к колдовке обратилась, к икотнице. — Знатуха вдруг сощурилась и тоже вгляделась в Алинино (Палашкино?) лицо, но не как мама, а с каким-то узнаванием. — Да никак это… Ох…

— А-а-а, вот знаешь, знаешь мою матеньку, а не куснешь. Одна породила-изладила, другая подсобила-подпустила. Икру лягушачью, голову кошачью сушила, молотила, варила, в туеске растила. Мушкой бз-з-з! Я подложена сидела, дождалася! Шесть годочков, шесть кошачьих усочков. Матенька тебя, старуха, сильнее! Тпру-у, пру-у!

Лицо Алины аж посинело от напряжения, а проклятая икотка все не унималась.

— Про кого она говорит? — прошептала мама Ульяне Ильиничне.

Знатуха все это время слушала Палашку и головой кивала, будто каждое слово икотки подтверждала.

— Есть тут у нас одна, сильная колдовка. Сильная. Трудно мне будет, но не отчаивайтесь. Выгнать трудно, а заглушить точно заглушу. Налажу.

— Дурачина, дурачина, не поймаешь, не накажешь! Не прогонишь, не заглушишь, не наладишь! Йой, ёшки-ёшки-ёш- ки-йой!

Алина вдруг замахала руками, как большая птица, закрутилась на пятках волчком, издавая при этом какое-то лошадиное ржание, кошачий вой и раздражающее жужжание, все одновременно и быстро-быстро.

Она гримасничала, высовывая неожиданно длинный язык чуть ли не ниже подбородка, и била себя кулаками по голове и ладонями по ушам, сорвала платок и принялась выщипывать волосы, то есть ту щетинку, которая успела вырасти.

Вдруг вытянулась в полный рост, потом резко откинулась назад, хлопая обеими руками себя по животу. Я подумал, Алина сейчас упадет, но она, продолжая выгибаться назад, невероятным образом почти коснулась затылком пола, продолжая бить себя. Непонятно, как в такой позе возможно сохранять равновесие…

Даже не представляю, могут ли так изгибаться гимнасты. но выглядело это жутко. Наверное, жутче, чем если бы она пробежалась по потолку, как мечтал увидеть Артем.

Артем… Это совершенно неинтересное зрелище, особенно когда подобное происходит с твоей собственной сестрой!

Теперь Алина упала на пол, изгибаясь совершенно немыслимым способом, выворачивая руки и ноги под неправильным углом, царапая пол так, что ногти ломались, и завывая, кажется, несколькими голосами сразу.

Мама снова бросилась к ней, пыталась удержать, обнять, но сестра брыкалась, и плевалась, и дико бессвязно орала.

Видеть это все было невыносимо. Страшно и отвратительно.

Наверное, я тоже мог как-то помочь маме держать Алину, но вместо этого застыл в каком-то ступоре, и воздух вокруг стал вязким и плотным, вдыхать его было очень трудно. Голова сделалась чугунной, словно на нее нацепили огромный мотоциклетный шлем. Перед глазами стало как-то расплывчато.

Я сделал вдох раскрытым ртом.

Это не с нами, не с нами! Не со мной, не с Алиной!

Случайно повернувшись к старушке, вдруг заметил, как внимательно она смотрит на меня, будто взгляд ловит. Едва заметно кивнула на дверь.

Да я с радостью отсюда уйду! Уползу, точнее, потому что ноги дрожали от страха.

Вне комнаты, кажется, и воздух был другой, легкий. Дело даже не в запахе ладана. Во всем. Меня даже подташнивало. Голову сразу от шлема освободило.

Я совсем забыл о знахарке, которая вышла за мной следом, поэтому даже вздрогнул, когда она положила мне свою маленькую и очень-очень горячую ладонь на плечо.

— Из кошачьей головы пришла. На кошачью голову сделано.

Я сначала не понял. Потом дошло.

— Но у нас нет кошек. Вообще домашних животных теперь нет. Был попугайчик…

— Ищите кошачью голову, — словно не слушая, повторила старушка, развернулась и ушла обратно в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

Что за кошачья голова? Бред какой-то. Вспомнилась пропажа Кешки и как проклятая Палашка мучила Алину из-за одного упоминания котенка, кричала: «Птичка вкусненька, только перья гадкия! Бз-з-з!». Я опустился на корточки, прислонился к стене и закрыл глаза. Тошнота постепенно прошла.