Медики шутят, пока молчит сирена - Борис Горобец

Г. И. Абелев вежливо отказывался, выражая полное уважение к работе КГБ и ссылаясь на полную свою неспособность к ней. <…> В. В. упрекал: «Вы же советский человек, а не хотите помочь нам против врагов. Ведь это же наши враги. Ведь я же не предлагаю вам сотрудничать в институте, а только против наших врагов. Я не считаю ваши мотивы серьезными. <…> Вы быстро растете, у вас большие перспективы, вас наверняка выдвинут в Академию, а мы — очень могущественная организация. Вы талантливый ученый, вам необходимы международные контакты, а без нашей визы ни одна командировка не состоится. Я подписал вам поездку <в Бельгию>, но теперь не знаю, как и быть. Меня разочаровывает ваше отношение».

Г. И. Абелев отвечал, что ничего не просит, это их дело — решать ехать ему или нет. Позже оказалось, что с каждым человеком такого же или более высокого положения, чем Абелев, с кем ему приходилось говорить на эту тему, «органы» имели дело, причем и форма беседы — лесть, предложения, стимулирование и нажим — почти не различалась. Также обычно не отличалась и реакция «уговариваемого», который «тупо» упирался или вился ужом и, в конце концов, ускользал. И последствия для отказавшихся были одинаковы.

Зачем они с таким упорством вовлекают в свою деятельность людей, авторитетных в своих областях? — задается вопросом Г. И. Абелев. И дает свой достаточно глубокий ответ. Конечно, не для «информаторства», в этом у них недостатка нет и не будет, и для этого им не надо тратить столько сил и искусства. Тогда зачем? «Во-первых, для надежного контроля над поведением этого человека. Во-вторых, для полного, изнутри, подчинения его себе (т. е. КГБ), для разрушения его как личности, лишения его собственного достоинства, без чего нет индивидуальности с ее нестандартным, неконтролируемым, а потому нежелательным поведением. Просто если человек, уважаемый и авторитетный, дал расписку о добровольном сотрудничестве, имеет псевдоним, периодически отчитывается на явочных квартирах, да еще и получает плату в прямой или непрямой форме, — он перестает быть самим собой, у него отнято право на личные отношения, на тайну этих отношений, на дружбу, на доверие людей, на неприкосновенность внутреннего мира, на свободу мнений и поведения. Право же на свой внутренний мир, на личные отношения, на собственные взгляды, поступки (в пределах закона) и их неприкосновенность — неотъемлемое право человека, основа его личности и достоинства. Если оно отнято (на формально „добровольной основе“), то личность уродуется, разрушается, полностью контролируется „могущественной организацией“. <…> Такой человек может быть свободно допущен к ключевым позициям в обществе или спокойно выпущен за границу для своих деловых контактов. Если же у кого-то хватает твердости и упорства, чтобы уйти от сотрудничества, то он демонстрирует тем самым свою нелояльность, становится „не нашим“, его продвижение затормаживается, он лишается перспективы, его терпят до поры до времени и стараются без шума и скандала постепенно затереть».

Абелев, 2002

Когда товарищ Булгаков писал записки юного

недоросля врача, он написал это вполне литературным

и вместе с тем медицинским языком. Что ж тут худого?

Нам очень не хватает такой беллетристики.

Академик А. И. Воробьев,

УК 30-05-07][31]

А. Н, Крюков (1878–1952)[32]

«Что у больного — не знаю, но лечить умею». — Так говорил профессор Александр Николаевич Крюков, один из зачинателей отечественной гематологии и учитель И. А. Кассирского. Мы это сейчас отвергаем начисто, мы знаем, что делаем, и что у больного — тоже знаем.

Академик Андрей Воробьев…. 2010. С. 774

«Гематология без мазочка крови, костного мозга — все равно что география без карты»

«Но чтобы мазочки заговорили, они должны быть тонкими. На кафедре Крюкова существовал культ мазков. Их, естественно, в окрашенном виде приносили на суд профессору. Одна из сцен, многократно рассказанная И. А. Кассирским: врач Густерин принес А. Н. Крюкову поднос с препаратами больного. Профессор молча просмотрел одно стекло и брезгливо кинул его на пол. Взял второе, опустил тубус микроскопа и — опять на пол. Так полетели все стекла. Обескураженный доктор с обидой в голосе спросил, в чем же дело. И получил ответ: „Вашим препаратам место в сортире!“ — Грубо? — Нет!»

Академик Андрей Воробьев…. 2010. С. 772

* * *

«Как могло оказаться, что <…> в костном мозге здоровых детей 15 % бластов? А ведь эта цифра была дана в учебниках, она вошла в международные публикации, хотя во всех других работах эта цифра не превышала 1 %. Ведь 15 % бластов — стопроцентный лейкоз. А дело обстояло очень просто: руководитель, откуда вышла эта цифра, сам в микроскоп не смотрел, <…> а сотрудник его выбирал места для счета потолще, так как клеток там больше и считать — быстрее. В толстом же месте лимфоцит от бласта можно и не отличить».

Там же. С. 773

И. А. Кассирский (1888–1971)[33]

«Однажды пожилой больной хроническим миелолейкозом сказал Иосифу Абрамовичу: „Профессор, я ехал к Вам за тысячу километров, а Вы смотрели меня пять минут“. Иосиф Абрамович засмеялся и ответил: „Но ведь мне все было ясно уже через одну минуту, а остальные четыре ушли на то, чтобы Вы не обиделись“».

М. А. Волкова в кн.:

[И. А. Кассирский… 2008. С. 46]

* * *

А. И. о И. А[34]

«Почему он никогда не ошибался? Он — морфолог. Он начал свою жизнь в Средней Азии, в кишлачной медицине. Диагноз брюшного тифа ставил на ходу — мимо идет и говорит: „А что у нас тут делает брюшняк?“».

Академик Андрей Воробьев…. 2010. С. 778

* * *

«И. А. Кассирский отмечал правоту Франца Боаса,[35]что истины в медицине недолгие, а легенды в медицине живут безгранично долго, становятся догмой, и похоронить их невозможно».