Смерть чистого разума - Алексей Королев

засмеялся Таланов и отчего-то погрозил Николаю Ивановичу пальцем. – Отрицает силы естественные? Когда-то и в хлороформ немногие верили.

– Ну-с, по вашей логике, это вы как раз должны отрицать хлороформ и использовать для анэстезирования смесь льда и соли. А отрицает Антонин Васильевич не силы естественные, как вы изволили выразиться, а методы не апробированные, основанные на шатком теоретическом базисе и к тому же требующие неких специальных умений, якобы недоступных простому врачу.

– Кстати, вы сказали «всего девять коек». Однако ж мне кажется, что у вас всего восемь постояльцев сейчас.

– Почему вы так решили?

– А я молочника вашего наблюдал вчера утром, – сказал Таланов неожиданно скучным голосом. – Когда первый раз ваш парадиз увидел. Он вам две корзинки с молоком привёз. Одна полная, десять бутылочек, с белой этикеткой, обычное коровье молоко. Ну, это-с понятно, для кухни, для хозяев и вообще. А во второй бутылочки с синей этикеткой, козье, значит, особливо полезное. Вот их восемь было, два гнезда в корзинке пустые. А?

– Да вы, милостивый государь, Пинкертон, – сказал Фишер.

– Ну-с, пинкертон не пинкертон, однако поместиться в вашем санаториуме расчёт имею, – Таланов опять стал прежним, жизнерадостным и глуповатым на вид.

– И опять я вам говорю: мне очень жаль, но ничего не выйдет, – ответил Скляров. – Мы ждём ещё одного постояльца со дня на день.

* * *

– Как это он считал, не пойму, – сказал Скляров, когда Таланов отошёл на порядочное расстояние. Нумеров-то тут и впрямь девять, да только в одном двое живут, Борис Георгиевич с Еленой Сергеевной, а в другом я – а я не пациент и не постоялец. И козьего молока с детства не переношу. Однако ж козьего и впрямь было восемь бутылочек, я сам видел давеча. Не сходится в бутылочках-то постояльцев считать.

– Ну мало ли, – рассеянно сказал Фишер. Думал он явно о чём-то своём, жевал сухую травинку. – Догадался как-то. Я же говорю – «пинкертон».

– Нам тут только пинкертонов недоставало. Из почтово-телеграфного ведомства. Я когда к Антонину Васильевичу пойду обо всём этом рассказывать, вы уж сопроводите меня, Глеб Григорьевич, чтобы я, стало быть, не позабыл ничего важного. Память стала подводить, знаете ли; годы.

– Да когда ж он вернётся-то, – задумчиво сказал Фишер, не отрывая взгляда от дороги. – И вернётся ли?

Скляров вскочил. Фишеру стало его жаль и он улыбнулся старику.

– Хорошо, хорошо, Николай Иванович. Конечно, я составлю вам компанию.

18. Другое увечье

«Мягкая войлочная шляпа или лёгкая фуражка, которую можно застегнуть под подбородком (лучше всего шёлковая, так как она не пропускает дождя, если её по временам вытирать), мягкий и лёгкий галстух, летний сюртук, лёгкое пальто или плед, который можно нести на руке, толстые панталоны, скорее тёплые, чем очень лёгкие…»

Ничего этого не было у Степана Сергеевича, в чем он ещё раз убедился, разложив на кровати небогатое содержимое своего чемодана. Фуражка, правда, была репсовая и сравнительно новая, впрочем, относительно её водоотталкивающих способностей у Маркевича были обоснованные сомнения. Помимо фуражки на кровати расположился английский пиджак, коротковатый, зато не жавший подмышками, запасная рубашка, галстук – тёмный и мало подходящий к летнему времени, зато с готовым фабричным узлом, кое-какое бельецо, вязаная безрукавка. На ней в качестве основного элемента своего сегодняшнего костюма Маркевич и остановился, рассудив, что от сырости в горах он промокнет скорее изнутри, нежели снаружи, а потому дело вовсе не в шёлковой фуражке.

По коридору раза три уже прогремел своими железками Тер.

(Час назад он постучал к Маркевичу.

– Что же, Степан Сергеевич, после вчерашнего вы в горы, наверное не захотите?

– Отчего же. Судя по погоде, шансов увидеть Се-Руж поближе может и вовсе не представится.

– А вам до смерти охота?

– До смерти, Александр Иванович.

– На кой он вам черт? Гора как гора, тут есть и поинтереснее.

Это прозвучало грубовато, но Маркевич не обиделся.

– Я обещал своему учителю фотографический снимок Ормон-Десю с высоты.

– Вы что же, – спросил Тер-Мелкумов, – и фотографический аппарат с собой потащите?

– Несомненно. Впрочем, это не составит никакого труда: у меня карманная камера.

– Какая? «Брауни»? Немного вы ей в горах наснимаете.

– Нет. «Покет Кодак», модель Цэ, новейшая. Шестнадцать унций весу, четырёхдюймовый фокус, катушка плёнок на двенадцать снимков без перезарядки. Все, что нужно.

– И дорого? – Маркевич уловил в голосе Тера что-то вроде интереса.

– Десять долларов по каталогу из Рочестера без пересылки и кожаного футляра.)

Пытаясь раздобыть что-нибудь на завтрак, Маркевич узнал, что мадам и мадемуазель порывались ехать в Эгль, но были остановлены Николаем Ивановичем, рассудившим, что вернее будет ждать, в крайнем случае – поехать ему, а не хозяйкам. Таким образом, благодаря Николаю Ивановичу деятельность пансиона не была парализована, а Маркевичу достался стакан молока и два куска крестьянского хлеба с маслом, что его совершенно удовлетворило.

Тер критически оглядел наряд Степана Сергеевича, но ничего не сказал, тем более что тут же как воплощение презрения ко всем советам относительно горного костюма восседал на ограде давешний проводник в шляпе с зелёным пером: светлая рубаха, из тех, что носят крестьяне на праздники, истрёпанный пёстрый жилет, штаны, безусловно, более лёгкие, чем тёплые, и ботинки, просившие каши гораздо громче, чем те, что были на Маркевиче. «Увязался, не отцепишься, – тихо сказал Тер, показывая глазами на проводника. – Говорит, весьма наслышан о моих восхождениях: откуда, ума не приложу, а спросить неловко. Мол, вдруг научусь чему-нибудь. Вы, прошу прощения, никак не поможете мне от него отделаться? Я и по-французски-то почти ни бельмеса, признаться. Еле разобрал, чего ему нужно». «Да, но я вовсе не против ещё одного спутника, – возразил Маркевич. – С двумя мастерами мне и спокойнее будет. Впрочем, ежели вы настаиваете…»

Тер не настаивал. Он объявил, что сегодня по случаю плохо проведённой ночи по-настоящему упражняться не будет, а ограничится горной прогулкой в хорошем темпе. Маркевич нашёл эту идею превосходной, Шарлемань тоже, хотя было ясно, что при таком раскладе ничему научиться ему не предстояло.

…Они шли уже, наверное, с час и весь этот час Маркевич страшно жалел обо всём. Ночная усталость быстро дала о себе знать, как и не слишком подходящая одежда. К тому же всё-таки прошёл дождь – правда, короткий, но безрукавка успела слегка промокнуть, а облака спрятали виды. Тер и Шарлемань ушли далеко вперёд, а сейчас и вовсе скрылись за поворотом, Маркевич плелся, глядя себе под ноги и потому, свернув за выступ очередной скалы, чуть не сбил с ног привалившего к выступу Шарлеманя. Проводник дружелюбно улыбнулся и показал рукой на Тера: