Смерть чистого разума - Алексей Королев

class="p1">– Нет, но благодарю. Я наслышан о кухне вашей домоправительницы. Когда-нибудь в другой раз – непременно. Но сегодня – только дела. У меня есть час. Надеюсь, мы с вами проведём его с пользою.

– Всегда к вашим услугам, инспектор.

– Прекрасно, прекрасно. Очень надеюсь, что это не фигура речи, как вчера у калитки.

Веледницкий сделал вид, что не расслышал. Пробило пять.

– Итак, во-первых, дело об исчезновении господина Корвина меня заинтересовало. Более того, оно меня, признаюсь, тревожит. Мне бы не хотелось – как вы уже, несомненно, догадались – поднимать шум и привлекать те силы и средства, которые обычно привлекаются в такого рода случаях. Причина, думаю, тоже ясна.

Веледницкий кивнул:

– Вы тоже недолюбливаете демократическую прессу, инспектор?

– Почему «тоже»? – удивился Целебан.

– Лев Корнильевич её презирал…то есть, презирает. Если вы читали «Геркулину», то знаете, что одним из крупнейших недостатков пифагорейцев является сохранение свободы печати, единственной из свобод, которая, по Корвину, несёт безусловный вред.

– Я читал «Геркулину» и помню, что там написано о газетчиках. Но нет, я вовсе не презираю печать – просто в этом деле её участие безусловно нежелательно. Пойдут слухи, вмешаются наши политики – ваш пациент всё-таки крупная международная фигура, – а политикам у нас в августе решительно нечем заняться: до сессии ещё далеко, а напомнить о себе никогда не помешает. Одним словом, ничего хорошего из этого не выйдет. Поэтому я так долго, как это будет возможно, предпочту действовать полуофициальным путём, самостоятельно узнавая всё, что может пролить свет на это происшествие. Судя по тому, что вы давеча привлекли господина Маркевича к расспросам остальных гостей, вы разделяете этот мой подход.

– Совершенно разделяю, – ответил Веледницкий. – И готов вам помочь – несмотря на вчерашнее прискорбное недоразумение, причиной которого стала ваша скоропалительность в суждениях; надеюсь, в дальнейшем вы такой напасти избежите.

– Вам, доктор, были принесены официальные извинения в управлении полиции и я, право, считаю инцидент совершенно исчерпанным. Надеюсь, что вы будете столь же благоразумны, как я… осторожен в суждениях.

– Итак, – продолжал инспектор. – Во-первых, я бы хотел поселиться в пансионе. Я, конечно, могу остановиться в доме матушки, но присутствие непосредственно на месте происшествия даст мне порядочную выгоду. Насколько я знаю, у вас есть свободная комната.

– Есть, но она ангажирована. Со дня на день я жду пациента.

– Кто он такой? Русский?

– Русский, разумеется. Фамилия его вам ничего не скажет, но уверяю вас, это вполне благонадёжный господин. Насколько мне известно, он зарабатывает статьями в экономических журналах.

– Вы сказали «со дня на день»…

– Вообще-то, завтра. В крайнем случае, послезавтра.

– Хорошо, – сказал Целебан. – Мы вернёмся к этому вопросу позже. Второе и куда более важное. Мне нужно знать, от чего именно лечатся ваши пациенты.

(Да, инспектор Целебан определённо умел производить впечатление на людей – и знал это. В детстве он терпеть не мог географию, хотя превосходно успевал по другим предметам. После очередной порки будущий инспектор задумался, а затем почти две недели не вылезал из своей крошечной комнаты в мансарде. На экзамене его вызвали последним, ему достались африканские колонии Германии. Темой он не владел совершенно, но решительно вышел к доске, оправил мундирчик и уверенно начал: «Германская империя владеет несколькими колониями в Африке». Произнёс он это по-латыни, которую знал для гимназиста блестяще – и наголову выше всех в классе, если не в гимназии. Ещё две или три общие фразы – и больше его никто не слушал. Директор утирал слезы, учителю географии принесли воды, однокашники хлопали партами и улюлюкали.)

– Вы прекрасно понимаете, что это невозможно, – сказал Веледницкий, немного придя в себя. – Более того, даже вы – и даже у меня – не в состоянии этого требовать. Если этому делу будет придана огласка, вас не поддержит ни ваше начальство, ни суд, ни пресса, ни общественное мнение.

– Давайте я вам покажу, что я в состоянии требовать и что нет, – сказал инспектор Целебан.

Он достал из внутреннего кармана клеёнчатую записную книжку с привязанным к ней золочёным карандашиком, несколько секунд в ней покопался и скучным голосом начал:

– Антонин Веледницкий, тридцати семи лет, уроженец и подданный Российской империи, из нотаблей провинции Гродно – простите, тут так написано, я бы, конечно, сказал «из дворян Гродненской губернии», учился в гимназии в Варшаве, не поступив в Военно-медицинскую академию, прослушал курсы в Харьковском ветеринарном и в Еленинском клиническом институтах, затем окончил медицинский факультет в Цюрихе в тысяча девятьсот первом году. Ассистировал в Цюрихе же профессору Блейлеру. Затем некоторое время жил во Франции. По сообщению коллег из русской Заграничной агентуры, состоял под негласным надзором полиции. Владелец и главный врач пансионата своего имени, который также называют «Новый Эрмитаж», по адресу… ну это понятно. Так, вот. Лечащий врач известного революционного писателя Корвина-Дзигитульского, страдающего душевным расстройством. Поддерживает также контакты с другими радикальными политэмигрантами из России и Польши, как-то: Бурцевым, Натансоном, Краковым, Дзержинским, Либером-Гольдманом, Гершуни. Инициировал сбор средств в пользу эмигранта Пятина, бывшего матроса, участника мятежа в Севастополе, под видом чтения означенным матросом лекции. Пожертвовал восемьсот франков в пользу Женевской эмигрантской кассы.

– Простите великодушно, инспектор, я понятия не имею, зачем эти сведения нужны полиции кантона Во, но во всяком случае всё, что вы сейчас огласили, во-первых, не составляет никакой тайны, а во-вторых, не представляет ни малейшего интереса.

– Как знать, господин Веледницкий, как знать. Эти сведения, конечно, не из кантональной полиции. Мне их передали сегодня утром по моей просьбе из Берна. Так, на чем мы остановились. Ах, да. «Третьего мая сего года оштрафован на пять франков за неподчинение требованию жандарма в Лозанне. Оштрафован на семь франков в июне сего года в Женеве за неумышленную порчу прогулочного ялика. Там же, в Женеве, предупреждён о нарушении порядка организации и проведения публичного собрания… ммм… в октябре одна тысяча девятьсот седьмого года. В августе того же года в управление кантональной полиции в Лозанне обратилась мадам Полякофф, подданная Российской империи, проживавшая в «Новом Эрмитаже» в течении недели. По словам мадам Полякофф…»

– Господин Целебан, – прервал его доктор Веледницкий, – я уверен, что ваш интерес к историям болезней моих пациентов носит исключительно профессиональный характер и в случае необходимости вы бы легко получили соответствующий судебный ордер.

– Уверяю вас и в том и в другом, милейший Антонин Васильевич, – любезно ответил инспектор.

– Что ж: non rex est lex, sed lex est rex.

Веледницкий встал и пересел за письменный стол. Потянулся к угловому шкафу, вытащил несколько книг и из второго ряда извлёк объёмистую тетрадь в кожаной самодельной обложке. Яркая