Настанет день - Деннис Лихэйн

Все это он поведал Дэнни сквозь пару кисейных занавесок, висевших в инфекционной палате отделения интенсивной терапии больницы Брайэма. В середине дня, когда Дэнни пришел его навестить, в палате больше никого не было, только под простыней по ту сторону прохода бугрилось чье-то тело. Остальные койки стояли пустые, занавески возле них были раздвинуты. Ощущение от этого было почему-то даже более жуткое.

Дэнни выдали маску и перчатки; перчатки он сунул в карман, а маску повесил на шею. Но все-таки разговаривал со Стивом через кисею. Он не боялся, что подхватит заразу. Пускай Создатель сам решает, как с тобой быть, иначе получится — ты не веришь, что Он тебя создал. Но смотреть, как она лишает Стива сил, обращает его в труху, — это совсем другое дело. Не умирать, а лишь смотреть.

Стив говорил так, словно одновременно пытался прополоскать горло. Слова с трудом проталкивались сквозь мокроту.

— Вдова не пришла. Представляешь?

Дэнни на это ничего не ответил. Он встречался с вдовой Койл один-единственный раз, и у него осталось впечатление чего-то суетливого и тревожно-себялюбивого.

— Не вижу тебя. — Стив прокашлялся.

— А я тебя вижу, старина, — ответил Дэнни.

— Отодвинь занавеску, а?

Дэнни не сразу пошевелился.

— Страшно? Я тебя не виню. Ладно, не надо.

Дэнни подался вперед, потом отклонился назад, и так несколько раз. Поддернул брюки. Снова наклонился. И отодвинул занавеску.

Его друг сидел в кровати, подушка у него под головой потемнела. Лицо у Стива было одновременно и распухшее, и страшно исхудавшее, как у десятков зараженных, живых и мертвых, которых они навидались за этот месяц. Глаза таращились, словно пытаясь сбежать, и в них дрожала мутная пленка, скапливавшаяся в уголках. Но он был не лиловый. И не черный. Он не выкашливал легкие, не ходил под себя. В общем, не так уж болен, как можно было опасаться. По крайней мере — пока.

Приподняв бровь, он глянул на Дэнни, изможденно усмехнулся:

— Помнишь девчонок, которых я клеил летом?

Дэнни кивнул:

— С некоторыми дело зашло дальше.

Он кашлянул. Коротко и негромко, в кулак:

— Я, между прочим, песенку написал. У себя в голове. Называется «Летние девчонки».

Дэнни вдруг ощутил, какой от Стива идет жар. Если склониться над ним, волны жара доберутся до лица, их чувствуешь уже за фут.

— Вот как? «Летние девчонки»?

— «Летние девчонки», точно. Как-нибудь тебе спою.

На прикроватном столике Дэнни увидел ведерко с водой. Он вытащил из него полотенце, выжал, положил Стиву на лоб. Стив глянул на него безумными и благодарными глазами. Дэнни провел полотенцем по его лбу, вытер щеки, потом опустил нагревшееся полотенце в прохладную воду и снова отжал. Протер напарнику уши, шею с боков и спереди, подбородок.

— Дэн.

— Да?

Стив скривился:

— Мне на грудь словно лошадь навалилась.

Дэнни старался не разреветься. Он не отводил взгляда от лица Стива, кладя полотенце обратно в ведерко.

— Сильно болит?

— Да. Сильно.

— Дышать можешь?

— Не очень-то.

— Тогда, видно, лучше позвать доктора.

Стив поднял и опустил веки.

Дэнни похлопал его по руке и позвал врача.

— Побудь тут, — попросил Стив. Губы у него были белые.

Дэнни улыбнулся и кивнул. Развернулся на маленькой табуретке, которую вкатили в палату, когда он пришел. Снова крикнул врача.

Эйвери Уоллис, семнадцать лет прислуживавший семейству Коглинов, скончался от инфлюэнцы и был похоронен на кладбище «Кедровая роща», на участке, который Томас Коглин сам купил для него десять лет назад. На краткую погребальную церемонию пришли только Томас, Дэнни и Нора. Больше никто.

Томас проговорил:

— Жена его уже двадцать лет как умерла. Дети рассеялись по свету, большинство сейчас в Чикаго, один в Канаде. Никогда ему не писали. Он потерял с ними связь. Он был хороший человек. Не всякому открывался, но хороший человек.

Дэнни с удивлением услышал печаль в голосе отца.

Гроб Эйвери Уоллиса начали опускать в могилу; отец зачерпнул горсть земли и бросил на деревянную крышку.

— Господи, упокой его душу.

Нора стояла опустив голову, по лицу ее текли слезы. Дэнни потрясенно думал: как же так, ты знал этого человека всю жизнь, но так по-настоящему и не узнал?

Дэнни кинул на гроб и свою пригоршню земли.

Потому что он был черный. Вот почему.

Стив вышел из больницы Питера Бента Брайэма через десять дней. Как и тысячи других заразившихся, он выжил, а грипп продолжал неудержимо расползаться по стране, достигнув Калифорнии и Нью-Мексико в тот самый день, когда Стив подошел вместе с Дэнни к такси.

Стив брел, опираясь на трость. Теперь ему всегда придется так ходить, предупреждали доктора. Инфлюэнца ослабила сердце, задела мозг. Головные боли никогда не оставят его в покое. Иногда ему, возможно, будет трудно говорить, а физические нагрузки, скорее всего, попросту убьют его. Неделю назад он еще шутил над этим, но теперь помалкивал.

До стоянки такси было совсем недалеко, но путь занял много времени.

— Между прочим, даже на канцелярскую работу нельзя, — проговорил он, когда они добрались до такси.

— Знаю, — ответил Дэнни. — Жалко.

— Говорят, «слишком большое напряжение».

Стив с трудом забрался в машину, Дэнни передал ему трость. Он обошел такси с другой стороны и сел.

— Куда едем? — спросил таксист.

Стив посмотрел на Дэнни, а тот выжидательно смотрел на него.

— Вы чего, глухие? Куда ехать?

— Не хами! — Стив назвал ему адрес доходного дома на Салем-стрит. Машина отъехала, и Стив взглянул на Дэнни: — Поможешь мне собрать вещи?

— Тебе незачем уезжать.

— Не на что там жить. Работы нет.

— А вдова Койл? — спросил Дэнни.

Стив пожал плечами:

— Не видел ее, с тех пор как свалился.

— И куда же ты теперь?

Еще одно пожатие плечами.

— Кто-нибудь же нанимает калек.

С минуту Дэнни молчал. Они тащились по ухабам Хантингтон-авеню.

— Должен ведь быть какой-то выход, чтобы…

Стив похлопал его по плечу:

— Коглин, дорогой, «какой-то выход» бывает не всегда. Многие падают, а внизу никакой сетки. Просто летят вниз.

— Куда?