Человек, который съел машину. Книга о том, как стать писателем - Наталия Голдберг

В Таосе мы несколько раз устраивали то, что я называю «круг историй». Я приглашала к себе людей с окрестных холмов – из Тальпы, Карсона, Арройо-Хондо и Арройо-Секо. Мы садились на полу в круг – человек десять. С улицы доносилось позвякивание колокольчиков на шеях у коз Шел, и я знала, что Билл Монтойо опять тайком привел своих овец попастись поближе к нашему саду, где растет удивительно пышная лебеда.

Я зажигала свечу в центре круга. Свеча помогала создать ощущение волшебства. Потом я предлагала сидящим: «Расскажите мне о том моменте, когда вы были по-настоящему счастливы». В другие вечера я просила рассказать о месте, которое они любят, о времени, когда им было очень плохо, о самом удивительном случае, о котором им известно, или просто поведать историю, которую им нравится рассказывать, или поделиться чем-нибудь волшебным, что случилось с ними на прошлой неделе.

Мы шли по кругу. Истории возникали – и оставались с нами. Прошло семь лет, а я до сих пор их помню.

Рик: На заднем дворе дома, где прошло мое детство, в Ларчмонте, штат Нью-Йорк, рос большой вяз. Мне было шесть лет, и я залез почти на самую верхушку, на свою любимую ветку. Стояла поздняя осень, и на деревьях уже не было листьев. Я растянулся на ветке, обхватил ее руками и закрыл глаза. Дул ветер, и моя ветка, хоть и была толстой, качалась из стороны в сторону, и я качался вместе с ней. Я навсегда запомнил мое чувство любви к этому дереву.

Лохлан: Однажды летом я четыре месяца работал лесником в Орегоне. Все это время я был один и почти не носил одежды, потому что вокруг никого не было. Я был в совершенно диком лесу. К концу лета я стал очень загорелым и очень спокойным. Однажды в конце августа я, сидя на корточках, собирал ягоды и ел их. Внезапно я почувствовал, что кто-то лижет мне плечо, и медленно повернул голову. Рядом со мной стоял олень и слизывал пот у меня со спины! Я не шевелился. Потом олень встал рядом со мной, и мы принялись вдвоем молча есть ягоды с куста. Я был в шоке. Животное настолько мне доверяло!

Джозеф: Эта история не совсем про меня. Она о друге моего соседа. Я буду звать его Билл. Билл приехал из Франции. Он был немножко странным, неуравновешенным человеком. Он работал в Нью-Йорке с дельфинами и очень любил их. Мы звали его Ученым. Это были времена, когда мир только-только узнал об ЛСД. Мы называли ее лизергиновой кислотой. Некоторые из нас экспериментировали с ней. Но мы очень старались не делать этого рядом с Ученым, потому что боялись, что если он ее примет, то совсем слетит с катушек.

И вот один раз он все-таки принял кислоту – уж не знаю, где он ее взял. Мы все подумали: «Оп-па!» – но постарались расслабиться. Он надел куртку – была ночь – и вышел из квартиры. Он пошел туда, где работал, и стал смотреть на дельфинов в бассейне. Он клянется, что самка выглядела как Мэрилин Монро, с грудью и с помадой на губах, и уговаривала его присоединиться к ней в бассейне. Он рассказывал, что снял одежду, нырнул в воду и занимался с дельфинихой любовью. Он божился, что все так и было. Нам стало как-то не по себе, когда мы это услышали, и мой товарищ, который жил с ним в одной квартире, скоро съехал.

Я думаю, это могло быть правдой, потому что через несколько лет мы с друзьями жили в Венис-Бич в Калифорнии, и там все время принимали ЛСД. Это была середина шестидесятых, и мы раскрасили весь дом яркими психоделическими красками. Ванная была цвета авокадо, и там стоял аквариум с двумя золотыми рыбками. Однажды я закинулся ЛСД и гулял по пляжу. Потом я пришел домой, зашел в ванную и посмотрел на рыбок. Одна из них внезапно превратилась в Брижит Бардо. Я не задумываясь сунул руку в аквариум, поймал рыбку за хвост и проглотил, прежде чем успел сообразить, что делаю! Я сам был в шоке.

Бретт: Я ездила к моей бабушке Хлои в Канкаки, штат Иллинойс. Ей в тот момент было восемьдесят два года, и я уже четыре года не видела ее. Я обожала ее и была очень рада ее видеть. Наша встреча очень меня удивила. Я ехала автостопом из Миннесоты, где тогда жила. Я добралась до ее дома, который был через дорогу от «Данкин Донатс», и нашла бабушку на заднем дворе, у кустиков львиного зева. «Хлои!» – закричала я. Она обернулась и сказала: «О, Бретт, поди сюда на минутку. Я тебе кое-что покажу». Я подошла, а она сложила цветок львиного зева, показывая, как он похож на кролика с ушками. Потом она взяла меня за руку и подвела к двум персиковым деревьям. «Хочу их законсервировать», – сказала она, показывая мне плоды. «Хлои, мы не виделись четыре года!» Она протянула руку, сорвала с ветки персик и подняла его так, чтобы я могла получше его рассмотреть: «Я знаю, дорогая. Я по тебе скучала». Потом мы пошли в дом, она кормила меня своими знаменитыми пельменями и рассказывала о соседях, и о моем отце, и о том, как она хочет, чтобы он ходил в церковь. Она разговаривала со мной так, словно я все время была рядом.

Эти четыре истории я помню очень живо. Наши истории важны. Попробуйте собраться в такой круг со своими друзьями. Все, что вам для этого потребуется, – это свечка. Вам не нужны алкоголь или наркотики. Когда вы начнете рассказывать, вы окажетесь в волшебном пространстве. Потом, когда останетесь в одиночестве, запишите свои истории. Для начала пишите так, как говорили, – не пытайтесь добавить в текст красивостей. Это поможет вам взяться за дело.

Обычно в конце восьминедельного курса занятий, которые проходят раз в неделю по два часа, мы устраиваем четырехчасовой писательский марафон. Но для этого вам вовсе не обязательно заниматься в группе. Я проделывала это на протяжении целого дня вдвоем с подругой. Вот как это происходит. Все члены группы соглашаются работать все отведенное время. Потом мы составляем расписание, например: десятиминутная сессия, потом еще одна, потом мы пишем пятнадцать минут, потом два раза по двадцать, а в конце – полчаса без перерывов. По прошествии первых десяти минут мы по очереди читаем то, что написали, не комментируя друг друга. Если группа слишком большая, на чтение может уйти слишком много времени – тогда мы чередуемся, так что каждый участник читает написанное через раз, а не после каждой сессии. После выступления возникает естественная пауза, но мы не заполняем ее репликами «Это было здорово» или «Я понимаю, о чем ты». Во время марафона нет ничего хорошего или плохого, нет места похвалам или критике. Если вы не хотите читать, вы имеете право два раза за весь марафон пропустить свою очередь. В правилах должна быть определенная гибкость. Если кто-то хочет пропускать свою очередь чаще или реже, это тоже нормально. Обычно в ходе такого марафона вы перестаете думать: вы пишете, читаете и снова пишете; вы все меньше и меньше задумываетесь о себе. Все находятся в одной лодке, а благодаря отсутствию комментариев чувствуют себя все более свободными и готовыми писать все, что захочется.

Какое-то время спустя вам покажется, что ваш голос становится бестелесным; вы уже не будете уверены, произносите ли что-то вы – или это говорит другой человек в комнате. Комментировать нельзя, но если вы хотите откликнуться на чье-то повествование, вы можете обратиться к этому человеку во время следующего раунда: «Бев, я понимаю, о чем ты пишешь. Мои родители тоже ссорились над недоеденным обедом на кухне с зеленым линолеумом на полу». Невозможность сразу устно прокомментировать чужую работу порождает здоровое желание высказаться. Вы можете высвободить эту энергию в своем следующем отрывке текста. Пишите, читайте, пишите. Это замечательный способ заткнуть рот внутреннему цензору и дать себе возможность писать обо всем, что приходит в голову.