"Поворот все вдруг!". Укрощение Цусимы - Александр Лысев

До очередного поезда была еще масса времени. Едва тащившийся по харбинским улицам доброволец размышлял, где бы ему перекусить, когда совершенно случайно стал свидетелем весьма неожиданной сцены. Грузную фигуру, сидящую на корточках, утиравший пот со лба Петя заметил в безлюдном, залитом белым солнцем переулке сразу. И сразу же опознал в ней своего соотечественника. Солидно одетый человек, поставив большой дорожный саквояж прямо на деревянную мостовую и зажав под мышкой дорогую трость с набалдашником, пытался пальцами соскрести с настила улицы какой-то маленький блестящий предмет. Подходивший Петя только успел лениво подумать, что это занятие совершенно не вяжется с внешним обликом солидного господина, как вдруг над головой сидевшего раздался дружный залп из револьверов. Пули с визгом пролетели над переулком и впились в глинобитную стену, расположенную напротив окон, из которых был произведен залп. От неожиданности Петя выронил вещмешок и скатку одновременно и застыл с раскрытым ртом. Машинально Веточкин похлопал себя ладонями по ляжкам, безразлично сдвинул кобуру приобретенного еще в Петербурге револьвера с правого бока на поясницу и залез в карман шаровар, извлекая большой клетчатый носовой платок. Потом закрыл рот, да так и остался стоять с платком в руке. Солидный господин, громко вскрикнувший при выстрелах, шлепнулся на упитанный зад и, подобно Пете, молча застыл в оцепенении. В возобновившейся тишине из открытых окон прозвучал поучительный голос:

– Не ты положил, не тебе и брать!

Затем через дверь как ни в чем не бывало вышли несколько молодых мичманов и, на ходу пряча револьверы под полы форменных сюртуков, преспокойно пошагали вверх по переулку. Последний из морских офицеров, лихо развернувшись на каблуках, склоняясь в шутовском полупоклоне, бросил таращившему глаза грузному господину:

– А рублик приберите. Вам за беспокойство!

Разразясь хохотом, вся компания скрылась за поворотом. Петя наконец сделал несколько шагов вперед. Наклонившись к господину, встретился с ним взглядом и произнес не совсем к месту:

– Это как?

Господин безвольно шлепнул ладонями по мостовой, проморгался и, уже явно приходя в себя, с силой приложил по дереву настила кулаком:

– Вот так!

В переулок на выстрелы заглянул патрульный казак с винтовкой за спиной и нагайкой за поясом. Глянул на мостовую, обнаружив прибитый к ней гвоздем серебряный рубль, понимающе хмыкнул.

– Все целы? – лениво поинтересовался служивый.

– Целы, целы, – с недовольным видом пробурчал грузный господин, поднимаясь на ноги.

– Ну и слава богу, – зевнул казак, крестя щепоткой рот, и неспешно удалился.

– Вам помочь? – сообразил наконец Петя.

– Благодарю, не нужно, – отряхиваясь и подбирая саквояж с тростью, отмахнулся господин. И собрался уходить.

– А-а… это… – протянул Петя, указывая на прибитый к деревянному настилу серебряный рубль. Рубль был новенький, блестящий и был заметен на солнце издалека. Господин бросил на Петю такой уничижительный взгляд, что Веточкину не осталось ничего другого, как вымолвить:

– Ну да, конечно…

Подобрав вещмешок и скатку, Петя зашагал следом. Вдвоем они молча вышли на широкую улицу, мощенную брусчаткой. Господин поймал как нельзя кстати подвернувшегося извозчика, обернувшись к Веточкину, сообщил деловым тоном:

– Мне на вокзал.

– Мне тоже, – обрадованно заморгал глазами Петя.

Господин поначалу явно опешил, несколько секунд оценивающе смотрел на Веточкина, а потом хмыкнул и произнес, кивая на экипаж:

– Садитесь.

И с нажимом, таким тоном, который должен был объяснить все, представился:

– Цибулевич-Панченко.

– Веточкин, – кивнул подбородком Петя и забросил свои пожитки в тарантас.

– Н-да, обслуживание… – поморщился Цибулевич-Панченко, косясь на китайца в переднике не первой свежести. Тот как ни в чем не бывало кидал деревянной ложкой с огромной сковороды нарезанную ломтиками жареную картошку в глиняные миски. Они сидели в станционном буфете, ожидая поезда на Ляоян – до этого места им было по пути. Веточкин направлялся к месту службы согласно предписанию, а Цибулевич ехал писать, по собственному его выражению, «настоящие фронтовые статьи». Приправив нехитрое блюдо специями неизвестного происхождения, китаец выставил миски на выскобленный деревянный стол перед посетителями заведения.

– Приборы подай, морда косорылая! – не выдержал журналист.

Китаец порылся в кармане передника и извлек оттуда металлическую вилку. Выложив означенный предмет сервировки стола перед Семеном Семеновичем, расплылся в благодушной улыбке, блеснув знанием этикета:

– Ножика, извините, нету…

И, прежде чем журналист успел сказать что-либо еще, умчался обратно на кухню с неизменной улыбочкой на скуластом лице.

– Ну зачем вы его так, право слово, – вступился за китайца Веточкин.

Цибулевич осторожно поковырял вилкой кусок мяса, заявленный в меню как баранина. Проворчал:

– Черт знает что, собачатина какая-то…

– А хоть бы и так! – бодро отозвался Петя, уплетая свою порцию за обе щеки. – Очень кушать хочется.

Журналист покосился на юношу, достал из-за пазухи плоскую фляжку, обреченно отхлебнув большущий глоток, крякнул и тоже принялся за еду. Делать нечего – все более приличные заведения были забиты до отказа. Впрочем, тем, кто проделывал путь из России на Дальний Восток в военное время, к подобным неудобствам было не привыкать. Этот харбинский буфет был еще достойным заведением по сравнению с трактирами и забегаловками на маньчжурских и сибирских станциях. Там царили постоянные очереди, теснота, давка, перекусы на бегу. А пищу китайцы в Маньчжурии зачастую вообще кидали в тарелки просто руками – и ничего, посетители ели да похваливали! Так что привыкший за время пути к отсутствию столичного комфорта Веточкин не испытывал ни малейших неудобств. Напротив, считал, что сегодня они вполне недурно отобедали. О чем и завил с набитым ртом Цибулевичу-Панченко.

– Н-да… – только и смог прокряхтеть на это журналист. Порцию свою тем не менее доел до конца и он…

Им повезло – на Ляоян подали настоящий пассажирский поезд. Вместе с толпой военных и гражданских пассажиров, заполнивших сидячие вагоны, Цибулевич и Веточкин разместились на своих местах. Вокруг них оказалась публика без разбора чинов и положений – от фронтовых офицеров до каких-то мастеровых в потрепанных пиджаках и брюках, заправленных в сапоги.

– Хорошо, хоть китайцев нет, – исподлобья оглядев рассевшуюся по вагону публику, проворчал Семен Семенович.

Успевший уже привыкнуть к манере общения Цибулевича, Веточкин пустился в пространные рассуждения о том, что как раз китайцы здесь быть и должны, что они гостеприимные хозяева, а наши отношения строятся с ними на основе взаимовыгодного сотрудничества и, безусловно, уважения. И все это должно быть направлено ко всеобщему процветанию…