Дневник Джанни Урагани - Луиджи Бертелли

Итак, вчера вечером Амброджо, усевшись за свой стол и нацепив пенсне, вдруг удивлённо поднял брови, снял пенсне, повертел в руках, рассмотрел со всех сторон, несколько раз подышал и тщательно протёр своим синим клетчатым носовым платком, водрузил обратно на нос… и как заголосит:

– Господи Боже! Что за чертовщина? Я ничего не вижу… Ах, это, наверное, последствия вчерашнего испуга! Видать, я серьёзно болен… Бедный я, бедный! Мне конец…

И он пошёл жаловаться Маралли и отпрашиваться из конторы, чтобы бежать скорее в аптеку, ибо силы его покинули и наверняка с ним что-то серьёзное.

Это первое. А второе последствие ещё сложнее и загадочней.

После завтрака синьор Венанцио уселся в кресло почитать, как обычно, «Вечернего курьера», который почему-то приходит утром; но стоило ему надеть пенсне, как он запричитал:

– Ой‑ой‑ой, в глазах помутилось… Ой‑ой‑ой, я слепну… У меня кружится голова… Ну вот, приехали! Ради бога, пошлите скорее за доктором… и за нотариусом, умоляю! Нотариуса!

В доме начался переполох. Маралли прибежал к дяде и приставил рожок к его уху:

– Держитесь, дядя… Я здесь, с вами, не бойтесь ничего! Я обо всём позабочусь… Не волнуйтесь, это просто обморок…

Но синьор Венанцио закрыл глаза и дрожал всё сильнее и сильнее.

Пришёл доктор, осмотрел его и сказал, что состояние больного безнадёжно.

Услышав эту новость, Маралли побледнел, потом покраснел и, не в силах устоять на месте, всё суетился и повторял:

– Дядя, держитесь… Я здесь, с вами!

Чтобы положить конец этой трагической сцене, я сбегал в приёмную и схватил пенсне Амброджо (которое он вчера оставил на столе), чтобы отнести синьору Венанцио и чудесным образом излечить его. Но дверь к нему оказалась закрыта, а снаружи стояли мой зять и Вирджиния.

Маралли был в хорошем расположении духа, и я услышал его слова:

– Он сказал нотариусу, что это минутное дело… понимаешь, это хороший знак, значит, наследников мало…

А когда я схватился за ручку двери, он сказал мне:

– Туда нельзя. Там сейчас нотариус… он составляет завещание…

Вскоре Маралли удалился в свой кабинет, потому что пришёл посетитель, Вирджиния тоже ушла, наказав мне ждать, когда выйдет нотариус, и сразу же доложить ей.

Но когда нотариус вышел, я вместо этого вошёл к синьору Венанцио, взял рожок и прокричал ему в ухо:

– Не слушайте доктора! Вы просто испугались, потому что ваше пенсне вам больше не подходит… У вас всего лишь слегка испортилось зрение. Примерьте-ка пенсне Амброджо, оно сильнее…

И, нацепив старику на нос пенсне, я сунул ему «Вечернего курьера». Синьор Венанцио, убедившись, что видит, как раньше, тут же успокоился, потом повертел в руках обе пары пенсне, обнял меня и сказал:

– Мой мальчик, ты просто чудо! Ты такой смышлёный для своих лет, из тебя точно выйдет что-нибудь путное… А где мой племянник?

– Он ждал тут под дверью, но потом ушёл в свой кабинет.

– И что он говорил?

– Говорил, это хороший знак, раз разделаться с нотариусом для вас минутное дело, значит, наследников мало.

Тут старик так расхохотался, как, думаю, никогда в жизни не хохотал, потом отдал мне золотое пенсне, которое я у него выпросил, раз ему больше не нужно, и сказал:

– Лучше не придумаешь! Теперь я жалею только об одном: что после своей смерти не смогу присутствовать на чтении завещания… Я бы лопнул от смеха!

* * *

Вернулся Амброджо, очень встревоженный: доктор сказал ему, что у него острая неврастения, и велел бросить курить и соблюдать постельный режим.

– Подумать только, – сокрушался бедняга, – я же не могу выполнить ни то, ни другое предписание! Как я могу соблюдать постельный режим, если мне надо зарабатывать на жизнь? И как я могу бросить курить… если в жизни не выкурил ни одной сигареты?

Но я нашёл выход из положения, протянув ему золотое пенсне синьора Венанцио со словами:

– Примерьте-ка это пенсне, вот увидите, неврастению как рукой снимет…

Как же обрадовался Амброджо! И всё спрашивал: «Как? Почему?», но я отрезал:

– Это пенсне мне дал синьор Венанцио, а я дарю вам. Носите, и всё тут!..

Маралли со вчерашнего вечера в отвратительном настроении.

Сначала он рассердился на меня за то, что я не сообщил ему, как было велено, что нотариус вышел из комнаты синьора Венанцио, потом он очень обеспокоился загадочным исцелением своего дяди, таким неожиданным и беспричинным, ведь доктор говорил, что дело плохо.

А сегодня с утра он вообще стал мрачнее тучи и ужасно отругал меня за то, что я бросил в камин его старую драную папку, всю в чернильных пятнах, и вместо неё подложил новую, позолоченную и опрятную. И это благодарность за такой любезный подарок!

Как я понял, в его старой папке хранились важные бумаги и документы, которые касались судебного процесса, и теперь Маралли не знает, что и делать без них…

К счастью, мне пора было в школу, и я оставил его отводить душу на Амброджо.

Когда я вернулся, Маралли был ещё мрачнее, чем утром.

Синьор Венанцио уже рассказал моему зятю, как я исцелил его, дав ему пенсне Амброджо, а Амброджо рассказал, как его спасло пенсне синьора Венанцио.

– Я хочу немедленно узнать, в чём дело! – сказал Маралли, сверля меня взглядом.

– А я-то тут при чём?

– При том. Почему дяде не подходит больше его пенсне, а подходит пенсне Амброджо? И почему Амброджо подходит пенсне дяди Венанцио?

– Хм! Надо спросить у окулиста…

Но тут вошёл Амброджо и воскликнул:

– Я всё понял! Смотрите: видите, эту царапину на стекле? Ну вот, теперь всё объяснилось… Это мои собственные стёкла, только вставленные в золотую оправу вашего дядюшки… Кто это сделал?

Маралли взревел и хотел схватить меня за шиворот, но я увернулся и убежал в свою комнату.

Неужели поменять две пары пенсне стёклами – тоже низкопробная шутка?

Кто же мог предвидеть, что эта шутка так напугает синьора Венанцио и Амброджо?

Я же не виноват, что врачи решили, что один при смерти, а у другого острая неврастения?

* * *

Я уже битый час торчу взаперти в комнате. От скуки я соорудил удочку из палки, нитки и загнутой булавки и ловлю бумажных рыбок в своём тазике для умывания…

Сегодня утром Вирджиния заступилась за меня перед Маралли и уговорила его не отправлять меня домой, как он грозился.

– Но смотри у меня, – сказал он Вирджинии, – пусть ходит по струночке! Я уже пожалел, что столько сделал для него, и теперь всего одна капля может переполнить чашу моего терпения!