Дневник Джанни Урагани - Луиджи Бертелли

И вышел, закрыв за собой дверь.

Позже пришёл синьор Маралли с моей сестрой Вирджинией, и они вдвоём пытались уговорить отца смягчиться, но он твердил им в ответ одно и то же:

– Видеть его не хочу! Видеть его не хочу!

Надо отдать должное адвокату Маралли: этот великодушный человек защищает слабых от жестокой несправедливости и умеет, когда надо, быть благодарным. И вот, вспомнив историю с глазом, он сказал папе:

– Надо признать, этот мальчишка чуть не лишил меня глаза, а в день моей свадьбы едва не похоронил заживо под руинами камина в гостиной. Но я никогда не забуду, что благодаря ему мы соединились с Вирджинией… К тому же он защищал меня, когда племянник Гасперо Беллуччи из его класса говорил про меня гадости… А это говорит о том, что Джанни – чуткий мальчик, не так ли, Джаннино? И за это я его люблю… Нужно смотреть глубже: взять хоть то, что он учинил в Риме, в конце концов, мотив у него был великодушный: он хотел освободить птичку…

Гениальный адвокат этот Маралли!.. Дослушав эту мощную речь до конца, я не смог больше стоять под дверью и ворвался в комнату с криком:

– Да здравствует социализм!

И с рёвом упал в объятия Вирджинии.

Папа рассмеялся, а потом сухо сказал:

– Хорошо, но раз социализм настаивает на равенстве в распределении благ, почему бы адвокату не взять тебя на время к себе?

– Почему бы и нет? – воскликнул Маралли. – Спорим, я найду способ сделать из него человека?

– Скоро ты поймёшь, какое благо тебе досталось! – сказал папа. – Впрочем, всё равно моя цель будет достигнута, так как я видеть его не хочу. Забирайте на здоровье…

Так был заключён договор: меня выселяют из родного дома к Маралли и дают мне месяц на исправление: я должен доказать, что на самом деле я не такой уж несносный, как все говорят.

* * *

В этом спокойном районе Вирджиния с мужем поселились, вернувшись из свадебного путешествия. Маралли обустроил прямо в доме свою адвокатскую контору с отдельным входом, а ещё туда можно попасть через гардеробную.

У меня своя комната, крошечная, но опрятная, окно выходит во двор, и мне в ней очень уютно.

В доме, кроме меня, сейчас гостит синьор Венанцио, дядя Маралли, он приехал несколько дней назад, поскольку здешний климат, дескать, полезнее для здоровья. Какое там здоровье: это дряхлый глухой старик со слуховым рожком, который, кашляя, бухает, как барабан.

Но говорят, он сказочно богат и с ним нужно обращаться очень почтительно.

Завтра снова в школу.

Эдмондо Де Амичис[22]был бы мной доволен, ибо сцена, разыгравшаяся сегодня утром в школе, вышибла бы слезу у любого.

Когда я вошёл в класс, меня встретили одобрительным гулом, все ребята уставились на меня.

Приятно, конечно, почувствовать себя героем, и я смотрел на своих одноклассников сверху вниз, ведь никто из них в жизни не подвергался такой опасности…

Но нет, кое-кто всё-таки попал в такую же передрягу… и вот Чеккино Беллуччи с трудом встал с места, держась руками за парту, и двинулся мне навстречу, опираясь на костыль.

Внутри у меня всё сжалось, с меня мигом слетела геройская спесь, в горле забулькало, и, побледнев как полотно, я прошептал:

– О, бедный Чеккино! Бедный Чеккино!

Ещё миг – и мы с Беллуччи обнялись, обливаясь слезами и не в силах произнести ни слова. У всех мальчишек в глазах стояли слёзы, и даже Профессор Мускул, который завёл было своё: «Всем молчать», сам замолк на полуслове, вздохнул протяжно и зарыдал.

И впрямь бедняга Чеккино!

Лечили его, лечили, но правая нога всё равно осталась короче и ему суждено хромать всю оставшуюся жизнь.

Представляешь, дорогой дневник, я был так подавлен плачевным состоянием Чеккино, что хоть я уже и думать забыл обо всей этой истории с автомобилем, но тут поневоле ужаснулся тому, с какой лёгкостью порой мы, дети, подвергаем себя опасности!

Само собой, я и не подумал спрашивать с бедного Чеккино Беллуччи десять новых перьев и красно-синий карандаш, которые он мне проспорил.

Мой зять просто молодчина. Он обращается со мной как с человеком, никогда не унижает и любит повторять:

– Джаннино в глубине души хороший мальчик, из него выйдет толк.

Только что он застал меня за дневником, полистал его, разглядывая мои рисунки, а потом сказал:

– Знаешь, у тебя большие способности к рисованию! Видно, что ты наблюдаешь и совершенствуешься… Посмотри, первые рисунки и вот эти последние – какой прогресс! Молодец Джаннино! Мы сделаем из тебя художника!

Вот такие разговоры каждому мальчишке по душе, и мне хочется показать своему зятю, как я благодарен ему за всё, что он для меня делает, и что-нибудь ему подарить, но денег-то у меня ни гроша, поэтому я думаю одолжить несколько лир у синьора Венанцио, раз он такой богач.

* * *

За обедом Маралли опять заговорил о моём дневнике.

– Ты видела его когда-нибудь? – спросил он у Вирджинии.

– Нет.

– Покажи ей, Джаннино: увидишь, Вирджиния, мы все там есть, да как похожи! Джаннино – настоящий художник!

Я обрадовался и показал рисунки сестре, но читать никому не разрешил, пусть мои мысли останутся тайной.

Невзирая на мой запрет, Вирджиния вдруг воскликнула:

– Ой, смотри: тут есть про наше венчание в церкви Святого Франческо на Горе!

Услышав это, мой зять выхватил у неё дневник и прочёл те страницы, где описано путешествие на облучке экипажа и сцена моего внезапного появления в церкви.

Прочтя это, Маралли погладил меня по голове и сказал:

– Слушай, Джаннино, обещай оказать мне одну услугу… Обещаешь?

Я пообещал.

– Спасибо, – продолжил мой зять. – Вырви, пожалуйста, из дневника эти страницы…

– Ну уж нет!

– Как? Ты же обещал!

– Прости, но зачем?

– Их надо сжечь.

– Почему?

– Потому что… Потому что так надо, детям этого не понять.

Вот вечно так! Я, конечно, поклялся, что буду слушаться, и скрепя сердце смирился с этой жертвой, но идея вырвать кусок из моего дорогого дневника показалась мне чудовищной…