Дневник Джанни Урагани - Луиджи Бертелли

Но Маралли уже выдрал страницы с описанием венчания, скомкал и бросил в камин.

Когда я увидел, как пламя осветило уголок бумаги, у меня больно сжалось сердце; но тут же радостно забилось вновь: лизнув скомканную бумагу, огонь сразу потух, комок был слишком плотный и плохо горел. Всякий раз, как огонь приближался к страницам, моё сердце замирало от страха! Но, к счастью, вскоре пламя перекинулось на другую сторону камина, и, когда никто не обращал на меня внимания, я выгреб бумажный ком и спрятал его под курточкой. Вечером в своей комнате я как следует разгладил страницы и вклеил их обратно жевательной резинкой.

Уголок одной страницы слегка обуглился, но текст и рисунок остались нетронутыми, и я счастлив, что ты, мой дорогой дневник, опять цел и невредим и хранишь все мои записи, какими бы они ни были: добрыми и злыми, гладкими и корявыми, остроумными и глупыми.

Теперь я пойду попрошу несколько лир у синьора Венанцио.

Даст или нет?

* * *

Я улучил подходящий момент, когда сестры не было дома, а Маралли сидел в своей конторе, схватил слуховой рожок и прокричал в самое ухо синьора Венанцио:

– Пожалуйста, одолжите мне две лиры!

– Что-что? Пожар у бригадира? – ответил он. – У какого бригадира?

Я повторил ещё громче, тогда он ответил:

– Детям деньги ни к чему.

Теперь-то он расслышал!

Тогда я сказал:

– Не зря Вирджиния называет вас скупердяем!

Синьор Венанцио так и подпрыгнул в кресле и забормотал:

– Ах так? Вот язык без костей!.. Конечно! Будь у неё столько денег, она сразу спустила бы всё на тряпки да на шляпки!.. Скупердяй, значит! Ну-ну!..

В утешение я рассказал ему, что Маралли отругал её, что правда; он очень обрадовался:

– Ах, он её отругал? Ну слава Богу! Так я и знал! Мой племянник – юноша благородный и всегда был ко мне привязан… И что же он ей сказал?

– Он сказал: это же хорошо, что дядя скупой: так мне больше достанется в наследство.

Синьор Венанцио покраснел как рак и что-то залепетал, я даже испугался, что его сейчас хватит удар.

– Мужайтесь! – сказал я ему. – Наверное, это апоплексический удар, Маралли ждёт его со дня на день…

Он возвёл руки к небу, ещё что-то пробормотал, а потом вытащил из кармана кошелёк и протянул мне двухлировую монетку с такими словами:

– Вот тебе две лиры… И я буду давать ещё с условием, что ты будешь рассказывать, что говорят обо мне мой племянник и твоя сестра… Это доставляет мне большое удовольствие! Ты хороший мальчик и молодец, что всегда говоришь правду!..

Не зря говорят, что хорошо себя вести и говорить правду куда выгоднее, чем врать и изворачиваться. А теперь я подумаю, что бы такое подарить моему зятю, ведь он этого заслуживает.

Помощник адвоката Маралли – тот ещё старый недотёпа, он вечно сидит в приёмной за столом, с угольной грелкой в ногах и пишет-пишет с утра до вечера, всё время одно и то же…

Не понимаю, как он не оболванивается, наверное, потому что он и так болван.

Но мой зять очень его ценит, и я не раз слышал, как он доверяет ему важные поручения, уж не знаю, как эта размазня с ними справляется…

Будь у Маралли хоть капля разума, он давал бы все мелкие поручения, которые требуют сноровки и ума, мне, и тогда я постепенно приобрёл бы опыт и стал настоящим адвокатом.

Мне бы очень хотелось, как мой зять, защищать в суде всяких разбойников, но только хороших, которые сделались плохими в силу обстоятельств, как я сам. Я бы произносил пламенные речи и орал бы во всё горло (думаю, у меня получилось бы громче, чем у Маралли), чтобы заткнуть за пояс своих противников и чтобы справедливость восторжествовала над деспотизмом тиранов, как говорит Маралли.

Иногда я останавливаюсь поболтать с Амброджо, так зовут помощника адвоката Маралли, и он со мной соглашается.

– Адвокат Маралли сделает блестящую карьеру, – говорит он. – Если вы тоже станете адвокатом, то найдёте здесь в конторе тёплое местечко.

Сегодня я начал потихоньку практиковаться в судебном процессе.

Мой зять куда-то ушёл, и Амброджо вдруг отложил свою грелку, вышел из-за стола и сказал мне:

– На вас можно положиться, синьор Джаннино?

Я ответил, что можно, тогда он сказал, что ему нужно сбегать домой за очень важными бумагами, которые он забыл, – он мигом, одна нога здесь, другая там.

– Побудьте тут, пока я не вернусь: если кто придёт, попросите подождать… Но умоляю: не уходите… Можно на вас положиться, синьор Джаннино?

Я заверил его, что можно, и уселся на его место, с грелкой в ногах и пером в руке.

Вскоре вошёл какой-то крестьянин, очень забавный, с огромным зелёным зонтиком под мышкой. Теребя шляпу в руках, он сказал:

– Я пришёл по адресу?

– А кого вы ищете? – спросил я.

– Синьора адвоката Маралли…

– Адвокат вышел… Но я его шурин, так что говорите на здоровье… как будто перед вами сам адвокат. А вы кто?

– Кто я? Я Госто, крестьянин из Долины Вязов, меня там всякий знает и кличет Госто Растяпой, чтоб не спутать с другим Госто, что с соседнего имения; и я, знаете ли, член Союза рабочих и крестьян и вношу туда исправно два сольдо каждую неделю, что посылает нам Бог; синьор Эрнесто может подтвердить, он у нас за секретаря и умеет считать – не чета он нам, убогим… Так что я пришёл спросить про энтот процесс о забастовке и мятеже, который начнётся через два дня, я там за свидетеля буду; и, значит, как следователь меня позвал на допрос, я перво-наперво сюда побежал, чтобы спросить, как себя вести.

Я еле сдерживал смех, но напустил на себя строгий вид и сказал:

– И как же было дело?

– Да вот поди ж ты! Дело было так: как мы столкнулись лицом к лицу с солдатами, все разорались, а потом Джиджи Полоумный и Чекко из Меренды давай бросаться камнями, тут солдаты начали стрелять. Ну, что же мне говорить следователю?

Известно, что крестьяне тёмные, но до сих пор я не верил, что настолько. Не зря его прозвали Растяпой! Неужели он не слышал, что свидетели в суде должны говорить правду, только правду и ничего кроме правды? Ведь это знает каждый младенец.

Я посоветовал рассказать всё как было, а об остальном позаботится мой зять.