Люди, живущие по соседству. Часовщик из Эвертона - Жорж Сименон

— Вот! Основная хитрость заключается в том, чтобы они не заметили ног.

— Как вы это делаете?

— Подвешиваем человека за руки, здесь, на высоте вешалок, а он изо всех сил сжимается. Обычно русские не трогают мою одежду. Они довольствуются тем, что смотрят на нее мельком.

— А если бы им вздумалось порыться в шкафу?

Капитан пожал плечами.

— И как долго это длится?

— Ожидание внутри шкафа? Иногда час, а порой и целый день. В последний раз они оставались на борту с самого полудня и до девяти часов вечера.

— А там достаточно воздуха?

Адил-бей знал, что докучает собеседникам своими вопросами, но разве он мог их не задать?

— Вышеупомянутая девица хотя бы способна не падать в обморок?

— Я ручаюсь за нее.

Джон, взявший в шкафу бутылку пива и сейчас наливавший его в стакан, посмотрел на турка с неподдельной жалостью.

— Так всегда говорят!

— Я вам клянусь. Эта девушка не похожа на других.

— Ну это очевидно! Стакан пива? Настоящий «Pilsen».

Адил-бею было решительно все равно. Он был переполнен энтузиазмом и нуждался в немедленном решении проблемы.

— Я полагаю, вы делаете остановку в Стамбуле?

— Обычно мы пересекаем Босфор. Час стоим на рейде, но никого не можем высадить на берег, потому что мы транзитное судно.

— А тогда где можно сойти?

— В Антверпене. Мы будем там через двадцать дней.

Ну и пусть! Адил-бей согласился бы плыть даже до Сан-Франциско!

— Вас это устроит? Что касается вас, если ваши документы в порядке, вы займете пассажирскую кабину. Соседнюю.

— А как провести на борт девушку?

— Это совсем другая история, и здесь многое зависит от нее. Она умеет плавать?

Адил-бей не был в этом уверен, но знал, что Соня часто ходила на пляж.

— Да, — твердо заявил он.

— В этом случае ей следует зайти в воду как можно дальше отсюда, а когда стемнеет — бесшумно плыть. Мы выбросим пеньковый трос за левый борт и, когда она привяжется, поднимем ее. Конечно, если ее заметят с берега или просто что-нибудь услышат, они без колебаний откроют огонь.

— Тогда договорились на сегодняшний вечер, — вставая, подвел итог разговору Адил-бей.

Капитан и Джон переглянулись. Адил-бей даже не подумал их поблагодарить, так он спешил сообщить эту новость Соне. Джон проводил приятеля до набережной.

— Вы полагаете, это очень опасно?

— Опасно.

— А сколько раз у вас уже получалось?

Адил-бей нуждался в уточнениях подобного рода, но Джон довольствовался тем, что смотрел куда-то вдаль.

— А вы будете на борту? — задал очередной вопрос Адил-бей.

— Не знаю.

Почему окружающие его люди такие равнодушные? Турку хотелось встряхнуть их и закричать: «Неужели вы не понимаете, как это важно, ведь речь идет о жизни моей жены и о моей собственной жизни?!»

Нет, они не понимали этого! Они думали только о своих делах! Они обращались с ним как с чересчур возбужденным больным!

— Я бы посоветовал вам нигде не показываться в таком состоянии, — сказал Джон перед тем, как они расстались у ворот нефтеперерабатывающего завода. — Кто-нибудь сразу же что-нибудь заподозрит. Если вдруг дело примет дурной оборот, то до вечера я буду у себя в офисе. После десяти — в баре.

Адил-бей шел, задыхаясь во влажном тумане, украсившем его плащ белыми жемчужинами. Консулу казалось, что набережной не будет конца, что он никогда не доберется до дома и что это самый долгий день в его жизни. Что же ему еще остается сделать? Попросить визу, которую ему обязаны сразу же выдать. Он заявит, что ему нужна срочная операция и потому он должен вернуться в Турцию.

Что касается Сони, ей не следует брать с собой никаких вещей. Лишние сложности! Главное — быстрота! Покончить со всем этим! А вот когда он услышит, как скрипит якорная цепь…

Он бегом поднялся по лестнице и на секунду остановился, не осмеливаясь переступить порог.

— Соня!

Пустой кабинет. На стульях — посетители, ожидающие приема. Первый из них поднялся с документами в руке.

Адил-бей бросился в спальню, где домработница стелила постель.

— Моя секретарша?

— Она не приходила.

Было одиннадцать часов. А она обещала, что придет в девять!

Адил-бей неподвижно стоял посреди комнаты, ища глазами окна напротив, закрытые окна с черными стеклами, на фоне которых выделялись кремовые цветы занавесок.

Проходили часы, но настроение неба нисколько не изменилось, в полдень на нем по-прежнему царил сине-зеленый гибельный рассвет, заставляющий думать о неком поезде, рухнувшем с насыпи, или о том, как утром в бедном квартале обнаружили страшное преступление.

Адил-бей вышел из дома напротив, располагая все теми же сведениями, с которыми он туда заходил. Он постучал в дверь на втором этаже, в равной степени опасаясь того, что ему откроют, и того, что квартира окажется пустой. Никто не ответил на стук консула, и он вернулся на улицу. Мужчина нервничал, пытался что-то судорожно сообразить, оглядывался, дабы убедиться, что за ним нет слежки.

— Будет лучше, если сначала я улажу вопросы с собственной визой, а затем уже попытаюсь выведать что-нибудь о Соне.

Большое здание, куда консул обычно приходил вместе с Соней, было переполнено мокрыми людьми, ожидающими своей очереди. Адил-бей, чувствуя себя почти своим в этих стенах, толкнул дверь кабинета. Чиновник с бритым черепом оказался на месте. Напротив него сидел посетитель. Что же делать, войти или выйти? Турку знаком велели подождать.

Такого еще никогда не случалось! В этом кабинете никогда не бывало посторонних! Он вынужден остаться на лестничной площадке, считая минуты, среди всех этих людей, сидящих прямо на полу!

Через четверть часа нервы консула совсем сдали и он уже собирался вновь толкнуть дверь, когда она открылась сама собой. Посетитель вышел. Чиновник, глядя на Адил-бея со своей будто бы нарисованной улыбкой, указал ему на освободившийся стул.

Ему не хватало Сони, которая обычно играла роль переводчицы. Консул положил на письменный стол паспорт и на плохом русском объяснил, что желает получить визу.

Он готовился к удивлению, к вопросам. Но его собеседник довольствовался тем, что глотнул чаю, изучил все страницы паспорта, а затем протянул руку к печати и приложил ее к последнему листу.

Это была гарантия отъезда, и Адил-бей поскорее затолкал паспорт в карман. Говорить о Соне оказалось еще труднее, настолько трудно, что турок покраснел и принялся путаться в словах, которые больше не желали складываться в предложения. Он извинялся. Он приносил извинения, но он бы хотел знать… Он не был уверен… Возможно, что…