Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Не слушайте его, – произнес мужчина, по-прежнему стоявший возле кареты. Александра посмотрела ему в глаза. Он не отвел взгляда. Сердце ее бешено колотилось, ладони вспотели. В Вене она хотела выбежать из толпы, но люди стояли слишком плотно, и циничная судьба позаботилась о том, чтобы Александру придвинули поближе к месту казни. Шатающийся палач и почти невидимая, извивающаяся, молящая о пощаде фигура в яме оказались не далее чем в десяти шагах от нее. Александра пристально вглядывалась в спокойные синие глаза, в полускрытый свет, пляшущий в них, и ей казалось, что в его невозмутимости таилась такая глубина, которая при других обстоятельствах, возможно, вызвала бы у нее беспокойство.

– Это была детоубийца, – прошептала она. – Но никому не было никакого дела до того, что убийство она совершила непреднамеренно. Ребенок попытался пролезть у нее между ног в тот момент, когда она сняла с огня горшок с кипящей водой, и вода вылилась на малыша. Никому не было дела и до того, что должны были пережить родители ребенка, увидевшие, как дитя сварилось заживо. Одни желали ей смерти как наказания за ужасную смерть ребенка; другие считали, что одного-единственного сваренного заживо католического ребенка недостаточно. А священники… священники ссорились над открытой ямой… – Широко раскрытыми глазами Александра смотрела прямо в прошлое. Воспоминания были такими яркими, будто все случилось вчера, и одновременно у нее возникало ощущение, что она всю жизнь таскает их за собой, – настолько глубоко они врезались в ее память. – Там стояли два протестантских и один католический священник. Еще до того как палач приступил к казни, они налетели друг на друга и стали размахивать кулаками. Солдатам пришлось оттащить их, чтобы палач мог продолжать.

– К чему ее приговорили? – Голос незнакомца был мягок.

Александра его не слышала. Она снова почувствовала, как в ней поднимается ярость против служителей религии, дерущихся на месте казни, и тоска, оттого что толпа разделилась на два лагеря согласно религиозным убеждениям и принялась орать, свистеть и глумиться. «Вот куда ведут нас обе церкви, – неожиданно мелькнуло тогда в голове Александры. – Мы видим, как они наносят друг другу удары над могилой невинного, и только и ждем, как бы ввязаться в эту драку. Неужели на этом примере мы должны строить свою жизнь, дабы обрести вечное блаженство?»

От эшафота перед воротами Брюна до ее слуха доносилось монотонное пение священника. Через считанные мгновения казнь начнется… железные грани колеса упадут на растянутый между двумя колодами сустав… Интересно, нанесет ли палач первый удар, удар милосердия, по шее приговорённого? Но нет, в данном случае необходимо продемонстрировать твердость, это ведь политическая казнь, точно такая же, как и та казнь в Вене, во время которой детоубийце было отказано в удушении…

– Она была моложе меня, – Александра не заметила, что произнесла это вслух. У ее собеседника задергалась бровь.

Толпа впереди вздохнула. Затем воцарилась давящая тишина ответственного момента, когда палач устанавливает свое орудие убийства: меч, колесо, шнур, который будет натянут до отказа, после чего последует тяжелый шорох и нечеловеческий визг, пронзающий тишину. Обыкновенно за первым ударом почтеннейшая публика разражалась бурными аплодисментами, но здесь было тихо, как на кладбище.

Палач там, в Вене, был пьян до такой степени, что чуть не упал, когда поднял орудие казни. Детоубийц хоронили заживо, и орудием казни служила обычная лопата. Она со скрежетом вонзилась в перемешанную с гравием кучу земли у ямы. Первый ком земли полетел в сторону, второй упал на лицо осужденной, тут же начавшей кашлять, плеваться и извиваться в смертельном ужасе. А здесь, перед воротами Брюна, колесо раздробило вторую голень идиота, который кричал, как маленький ребенок. Александре почудилось, что синие глаза ее собеседника одновременно притягивают и отталкивают ее.

Во время третьего броска венский палач потерял равновесие, лопата скользнула по куче земли и полетела вниз, в яму, а за ней последовал и палач. Должно быть, лопата поранила приговоренную, поскольку та закричала от боли. Помощники палача помогли своему начальнику выбраться наружу, тот пытался отогнать их прочь яростными ударами, но кулаки его лишь разрезали воздух. Он снова начал засыпать яму – раскачивающийся, потеющий, шатающийся, озлобленный ангел смерти, заливший в себя бочку дешевого вина и уже не способный забросать тело преступницы землей, которая кучей лежала в его ногах. Наверняка ему хотелось последними бросками, быстрыми и мощными, лишить ее сознания и позаботиться о том, чтобы она задохнулась поскорее. Земля летала вокруг ямы, осужденная хрипела, давилась, пыталась глотнуть воздуха и приподнималась в своей могиле, так что Александре с ее места казалось, будто какая-то сумасшедшая бьется в собственной могиле. Именно в тот момент она почувствовала, как сумасшествие охватывает и ее. Это было безумие страха смерти, это были подергивания постепенно задыхающегося от грязи и гравия тела…

Бум! Неужели несчастный идиот перед воротами может испытывать еще большую боль?

Бум! Лопата снова скользнула по гравию, вонзилась в тело приговоренной, и та закричала.

Бум! Александра ударила кулаком о верхний край окна кареты, не почувствовав никакой боли, и лишь какой-то частью сознания уловила, как тонкие пальцы накрыли ее кулак и удержали на месте.

Неожиданно рев впереди затих. В ушах у Александры звенело. Перед глазами застыла сцена лобного места в Вене: поднятая лопата, летящая по воздуху земля, выгнутое тело в могиле. Она моргнула и почувствовала, как содержимое желудка снова поднялось к горлу. Лицо у нее было мокрым от слез.

– Все кончено, – прошептал незнакомец. Синие глаза его не мигали.

– Да, – прошептала Александра в ответ, но в течение одного долгого мгновения ей казалось, что юна находится в свободном полете. И она подумала: «Это только начало». Мысль испарилась, едва появившись.

Жители Брюна не стали нападать на палача. Он направил последний, удар на голову приговоренного и проломил ему затылок. Сейчас изуродованное тело вплетут в колесо, но он уже ничего не почувствует. Еще одна жизнь достигла мучительного конца, и не имеет значения, что совершил – или не совершил – этот слабоумный, ибо его лишили жизни, потому что обе христианские конфессии забыли о том, для чего Иисус Христос принял смерть.

– Через пару минут мы сможем двинуться дальше, – услышала она голос кучера.

Александра перевела взгляд на сжатые в кулак пальцы и увидела, что их все еще накрывает ладонь незнакомого мужчины, стоявшего возле кареты. Он ослабил хватку и осторожно разжал тонкие пальцы девушки, сведенные судорогой; затем кончиком пальца медленно и будто случайно провел по ее ладони и немного выше. Ей показалось, что за его пальцем идет след из огня и льда, как хвост кометы. Александра вцепилась в край окна. Она чувствовала, что у нее дрожит вся рука до самого плеча.

– Мне пора, – заявил он, – был рад знакомству, фройляйн…

– Хлесль, – глухо произнесла она. – Александра Хлесль.

– Мы непременно снова встретимся, и скоро, – продолжил он. – Разыщите меня, когда приедете в Прагу. Я Генрих фон Валленштейн-Добрович, но друзья зовут меня Геник.