Театральная история - Артур Соломонов

– Тысяча чертей! Чертей и демонов! И демонят, и фавнов! Что ж делать громовержцу – мне?

– Сейчас, маска, не век трагиков. Вы представитель великого театра девятнадцатого века, когда артисты были крупны во всех смыслах, а их благородное рычание могло расколоть хрусталь на театральных люстрах. Вы ошиблись веком. Это грустно. Но вместе с тем вам есть чем гордиться.

При словах «благородное рычание» даже сама маска, как показалось Сильвестру, подобрела. Семен снова, но уже глуше что-то прорычал, тем самым как бы подтверждая высокое происхождение – из века девятнадцатого! – этих грозных рулад.

– Но мы не будем терять надежды! – сказал Сильвестр очень серьезным тоном. – Возможно, театральный бог смилостивится над трагиками. И тогда приходите снова на эту лестницу в тот же день и час и в том же одеянии. Я вас узнаю непременно. Эта маска станет нашим тайным паролем. А для вас – пропуском в новую театральную жизнь. Но изменения в судьбе театра – судя по всему – произойдут не ранее, чем через четыре года.

– О, горе мне! О, без вины страдаю, без вины!

– Совершенно точно. Без вины. Но раньше чем через четыре года нам с вами здесь встречаться смысла не имеет.

– Но почему – о тернии, о звезды! – но почему, скажи мне, именно четыре? Скажи, и я во мраке ночи растворюсь.

– Этого я вам открыть не могу. Вы же мне даже лицо не показываете. Могут и у меня быть тайны?

– Я право это очень признаю. Прощай. И помни обо мне.

Семен Балабанов сделал два больших шага в темноту и, как обещал, растворился в ней.

Сильвестр Андреев больше не куражился над Александром. Но очень зорко наблюдал за его работой. Во время репетиций Александр чувствовал, как его словно касался какой-то луч, и украдкой бросал взгляд на режиссера. Так и было – Сильвестр в этот момент смотрел на него.

Однажды, видя, как неистово играет Александр, режиссер объявил перерыв и сказал шутливо: «А вас, Джульетта, я попрошу остаться». Несколько актеров посмотрели на Александра с сочувствием. Они предполагали, что ему сейчас придется несладко. А сочувствовать было куда приятнее, чем завидовать.

Александр, дождавшись, пока за последним актером захлопнется дверь, подошел к режиссеру. Сильвестр, глядя на него с любопытством, сказал:

– Молодец! В твоей игре есть моменты вдохновенные. Но не надо все время играть на подъеме. Чуть-чуть – повторяю! – чуть-чуть добавь простоты. Даже банальности. Ведь люди гораздо чаще думают, говорят и поступают просто. Их мотивы, их мысли большей частью очень незатейливы. Не надо даже в трагедии постоянно играть на разрыв аорты. Мне кажется, – улыбнулся Сильвестр, – твоя аорта нашему театру еще пригодится.

Александр почувствовал, что еще долго будет лелеять послевкусие от этих слов.

Тут дверь слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулся господин Ганель. Собравшись с духом, он сказал:

– Сильвестр Андреевич, мое дело не терпит отлагательств.

Режиссер был в хорошем расположении духа, а потому ответил спокойно:

– Давайте после перерыва. Я сейчас занят.

И господин Ганель растаял, вместе со своим не терпящим отлагательств делом, вместе с печальными, умными глазами и буддийскими одеяниями монаха Лоренцо. А режиссер подмигнул Александру и тихо, доверительно сказал:

– Ты представляешь, он подошел ко мне на прошлой неделе и спросил: «А если бы я не был карликом, вы бы меня взяли в свой театр?» Вот что на такое ответить можно?

– А вы что ответили? – спросил Александр, осмелевший и охмелевший от подбадривающих слов режиссера.

– Я ему сказал, что как карлик он великолепен, – ухмыльнулся Сильвестр. – Ну а ты, ты не хочешь у меня спросить что-то подобное: «Если бы я не был мужчиной, вы бы взяли меня на роль Джульетты?»

– Я так рад, что здесь играю…

– Репетирую… – поправил Андреев беззлобно, но как бы намекая: все-таки пока не надо в своих мечтах залетать так высоко. Всякое еще может случиться.

– Да, пока репетирую, пока не играю… – с виноватым и слегка обескураженным видом сказал Александр. – Я этому так рад, что у меня нет желания задавать вопросы, почему мне так повезло.

– Да? – режиссер задумался над ответом Александра, и тот, хоть и пытался, но так и не понял смысла молчания режиссера.

Сильвестр продолжил:

– Хорошо, к делу. Вот смотри: ты выходишь на сцену, и по лицу твоему, по взгляду, по походке сразу же видно, что твоя героиня обречена. А ты дай первый выход веселый, весенний! В первых сценах для Джульетты смерти нет. Трагедии нет! И не только в сценах бала и признания, но и даже в сценах, когда убивают ее брата, Тибальта. Ее трагедия начинается с разлуки с Ромео. Понимаешь? Ты пытаешься играть все настроение трагедии, а тебе нужно блистательно сыграть одну роль. Ну что, Саша, снизишь трагическую температуру? – Александр кивнул. – Прервешь парение? – Он кивнул снова. – А то зритель себя на сцене совсем не узнает, своих чувств не узнает. Понимаешь? Или пройтись по эпизодам, по диалогам конкретней? С примерами?

– Я вас понял, буду стараться.

– Вот в это я теперь верю. А о том, чтобы трагедия чувствовалась уже в первых сценах, позабочусь я. Давай каждый будет делать свое дело. Договорились?

Александр кивнул и вдруг спросил:

– А можно девушка, о которой я говорил, Наташа…

– Пусть приходит! Но потом. Я помню, Саша, но потом.

Дружеский тон режиссера подействовал на Александра окрыляюще. Кроме того, он понял все, о чем ему говорил Сильвестр. А ведь нередко бывало, что он не мог вникнуть в то, что ему рекомендует режиссер. Речь Сильвестра порой была настолько образной, что Александр не понимал, какие конкретные действия он должен предпринять на сцене. Но даже ничего не понимая, он с умным видом кивал головой, ведь больше всего он боялся разрушить атмосферу доверия и близости. Он не знал, что в труппе этот подобострастный кивок называли «рад стараться». «Видели, снова Сашенька "рад стараться" сделал! – подмигивали друг другу актеры. – Сегодня уже восьмой раз!» За ним следили, его кивки были учтены и осмеяны.

После разговора с режиссером Саша совсем потерял голову. Он был счастлив. Эхо слов Сильвестра – «в твоей игре есть моменты вдохновенные» – ширилось и ширилось и заполнило всю жизнь Александра.

Смеясь над собой, он все-таки написал панегирик наступившим счастливым дням: «Начался удивительный период. Наташа, как я чувствую, забывает мужа, прощает себе свою вину перед ним, а режиссер простил мне все и относится ко мне со все большей симпатией. Невероятно – после всего! Да, мне нужно только одно: доверять этому удивительному человеку. С ним я восстану из пепла». Александр посмотрел на последнюю фразу, поморщился и, помедлив секунду, зачерк– нул ее. Написал: «С ним меня ждет возрождение». Подумав, зачеркнул снова и сказал полушепотом: «Что я мудрю! С ним меня ждет успех – этого достаточно».