Театральная история - Артур Соломонов

Услышав звук захлопнувшейся двери, Денис Михайлович почему-то на цыпочках прошел в прихожую и долго рассматривал пространство, где только что исчезла его жена: обитое черным, с двумя серебристыми замками, изящной медной ручкой.

У него вдруг возникло ощущение, что эта дверь захлопнулась давно, многие месяцы, годы назад, а он почему-то лишь сейчас это заметил.

Саша, утомленный ссорами и чувствами, собой и другими, лежал на диване и старался отогнать мысли о Джульетте, о Наташе, о Сергее.

Как всегда, когда его унижали или обижали, или когда ему было просто плохо, он призывал на помощь свою коллекцию комплиментов. Она есть у каждого актера. Все похвалы, восхищенные взгляды, комплименты зрителей, рядовых и искушенных, хранятся бережно и в нужный момент оживают, излечивая обиду.

Не вставая с кровати, он вспоминал все. Начиная с того дня, когда мама, увидев, как он, восьмилетний, передразнивает в зоопарке павлина, сказала: «Да ты актер! Ну-ка, покажи-ка еще раз, как он раскрывает хвост?» И он делал из своей маленькой ладошки павлиний хвост, и мама смеялась и восхищалась… Кто знает, не будь этого эпизода, сложилась бы его жизнь иначе?

Далее в его коллекции участие в школьных спектаклях и восторг родителей, чьих-то дедушек, бабушек и даже прабабушек. Была одна такая, которая, едва заметив Сашу, махала морщинистой рукой и приговаривала: «Актер наш!» «Любимейшая моя старуха – на все времена!» – думает с теплом Александр.

Далее: обучение в ГИТИСе. Полууспех. Недослава. Но были комплименты, были восторги, пусть мимолетные, однако они вселяли в него веру. Например, когда легендарный концертмейстер, почтеннейшая Фира Соломоновна сказала, что его игра напоминает ей игру Качалова в последние его годы. Это окрылило Александра! Он летал несколько недель; однокурсники и педагоги не догадывались, что пламя зажгла Фира Соломоновна. Да и она вряд ли помнила, что сказала ему вскользь. Потом: дипломный спектакль, его скромная роль. Но – о чудо! – у него появились поклонницы. Они ходили на все спектакли и дарили цветы, и от их восхищения веяло грядущим успехом, и за их тоненькими фигурками Александру мерещились толпы будущих почитателей.

Потом были попытки поступить в театры… О них он вспоминать не хотел. В театр, где он сейчас служит, Александр и не мечтал попасть, понимал, что так высоко не взлетит. Его бывший однокурсник решил попытать счастья и попросил подыграть ему в этюде. Он согласился. И чудо: Сильвестр отверг однокурсника, а про Сашу сказал: «Перспективный. Беру». Александр вспоминает изумленно-ненавидящий взгляд однокурсника. Этот взгляд занимает почетное место в его коллекции комплиментов. Зависть к нему испытывают так редко, что такие мгновенья запротоколированы и учтены.

От этих воспоминаний ему стало теплее. Редкие изъявления любви свидетельствовали, что любить и ценить его все-таки можно, что это не зазорно, не противоестественно. А он сам… Хоть и с опаской, но он любит, и каков результат его любви? Сергей в бешенстве. Наташа в бешенстве из-за Сергея. Прекрасно.

Она не стала стучать. Открыла своим ключом.

Когда в двери показался сначала огромный чемодан, а следом за ним Наташа, Александр попытался скрыть свое волнение за неуклюжей шуткой:

– Я дал тебе только ключ, а взамен получил такую кучу вещей!

Наташа улыбнулась.

– Что, значит врут трагедии, врет Шекспир, и счастье – есть? – с наигранной бодростью спросил он, выхватывая у Наташи чемодан и недоумевая, как она могла поднять такую тяжесть.

Он чувствовал себя неловко: впервые в его жизни появлялась женщина с таким огромным, с таким тяжелым чемоданом. Наташа молчала, и Саша подхватил ее молчание. Он помог ей раздеться, внес чемодан в комнату и пошел на кухню ставить чай. «Или надо выпить? Алкоголь?» – растерянно подумал он. Но остановил выбор на чае.

Марсик подбежал к чемодану и со шпионским видом стал его обнюхивать. Он исследовал новую вещь кропотливо, пока его хозяин и Наташа на кухне пили чай. Когда они вошли в комнату, он уже нанюхался вдоволь и окончательно удостоверился, что в чемодане нет ничего съестного и ничего опасного. Тогда Марсик изящно прыгнул и приземлился в самом центре чемодана. Свернулся клубком. И стал лениво поглядывать на хозяина и Наташу.

В этот вечер Марсик ничего особенного не приметил.

Сильвестр Андреев вышел из кабинета, мягко захлопнул дверь и привычным жестом погладил черную обивку. Это означало, что режиссер пребывает в благостном настроении. Его помощница Светлана печатала на компьютере, следя за режиссером краем глаза. Часы показывали без пятнадцати полночь, но Светлана никогда не уходила из театра до того, как его покинет режиссер. Она в любой момент могла понадобиться «такому человеку», и это придавало ей отблеск какого-то даже величия в собственных глазах. Так часто бывает с секретарями и помощниками выдающихся людей: они держат себя павлинами и нередко преисполнены гораздо большим чувством собственной значимости, чем те, кому они служат.

Сильвестр улыбнулся помощнице и сказал: «Пойду прогуляюсь по театру». И, заложив за голову сцепленные ладони, вышел из приемной. Неспешно стал спускаться по лестнице. Тут, в полутьме лестничного пролета, ему преградила путь молодая актриса – взволнованная и прекрасная. Она стояла на три ступеньки ниже, и на лице ее боролись страх и решимость.

Режиссер скользнул взглядом по ее лицу, отметил капризно оттопыренную нижнюю губку, скользнул взглядом ниже, увидел, что ногти накрашены черным лаком. Все остальное было стандартно до тоски: лицо и фигура куколки. Если бы не глаза, в которых посверкивало тягостное, даже агрессивное недовольство своей жизнью, она вполне могла бы играть на утренниках благостно-холодную Барби.

Сильвестр остановился и, не расцепляя ладоней на затылке, стал пустым, не выражающим никаких эмоций взглядом рассматривать актрису, чье дыхание так многозначительно прерывалось. Она явно хотела ему сообщить, что, во-первых, взволнована, во-вторых, она натура страстная и столько вздохов готова исторгнуть для него, благодаря ему… Послушав секунд двадцать призывную мелодию вдохов и выдохов, режиссер решил начать разговор первым.

– Доброй ночи.

– Извините, что обращаюсь к вам… – сказала она голосом слишком низким для такой легкомысленной внешности.

– Я надеюсь, ты не продолжишь текст в духе попрошаек из метро?

– Нет, прибавки я не попрошу, – она улыбнулась, обнажив ряд – кто бы сомневался – прекрасных белых зубов. То, как быстро она подхватила его шутку, не оставило у Сильвестра сомнений: ничего особенного в ее театральной жизни не стряслось. Ее цель – завязать контакт с Хозяином. Учитывая, что режиссер не знал ее имени и едва помнил лицо, поступок был весьма смелым.

– А что тогда попросишь? – спросил режиссер.

– Я танцую в «Ромео и Джульетте», танцую на карнавале в доме Капулетти.

– Завидую, – сказал Сильвестр, расцепил ладони и устало, но с нотками любопытства посмотрел на актрису.