Танкисты. Новые интервью - Артем Драбкин

– Как вы были награждены во время войны?

– Не скажу, что я чем-то выделялся на передовой. Воевал как все. Из-за того, что часто посылали в разведку, довелось больше сталкиваться с противником. Отсюда и награды. На фронте мне вручили ордена Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени, Красного Знамени и Александра Невского. На фронте дважды вызывали перед строем всего батальона, благодарили за мужество и смелость. И оба раза отправляли представление на звание Героя Советского Союза. Но не получилось что-то в штабах.

– Как вы оцениваете сколоченность танкового экипажа?

– О, это была настоящая дружба. Знаете, у меня были разные ребята, разных национальностей. Крепко дружил с членом экипажа евреем Мальваном, который у нас занимался снабжением продуктами. Когда в конце марта 1944 года мы заняли Каменец-Подольский, то там наткнулись на несколько штабов немецких танковых дивизий. Солдатки стали лазить по штабным машинам. Несли немецкие шоколадные плитки, всевозможные шпроты и мясные консервы. Мальван приходит и говорит: «Знаете, вон в той машине я нашел немецкую тушенку с жиром в маленьких баночках на один раз». А у нас на танках всегда стояли запасные баки с горючим. Они к тому времени были израсходованы, бак пустой. Так что Мальван отвернул задвижку – внутрь баночка легко проходит – и стал прятать туда трофеи. Почему так прятали? Замполит батальона ходил и проверял, нет ли у кого запасов водки и трофеев. Замполит всегда знал, на каком танке что есть. Как-то завтракаем, Мальван вытаскивает эти баночки, раскрывает. И тут появляется замполит. Видит баночки и говорит: «Ага, так вы запас имеете хороший, а почему командование батальона не можете угостить?» Мы на радостях согласились, ведь в первый раз за все время не стал отбирать и обыскивать. Естественно, к баку Мальван не полезет, но в танке еще оставались какие-то баночки. Он их принес и отдал замполиту. Тот поблагодарил и ушел. Мальван говорит: «Сейчас я закрою сверху этот бак, чтобы не подумали, что мы там попрятали баночки». Там оставалось больше сотни консервов. Но не получилось у нас ими воспользоваться. После освобождения Каменец-Подольского наш танк выставили в порядке охраны где-то на окраине города. В километре от окраины стоял фольварк, небольшой кирпичный домик. Мы двинулись вперед и поставили за него танк. К вечеру все нормально. Утром смотрю: на расположенной дальше возвышенности стоит немецкий танк. Когда пригляделся в бинокль, это оказался «Тигр». Думаю, появись я из-за домика, сразу же расстреляет. По всей вероятности, он заметил наш танк. Я вышел из Т-34 с биноклем и, пригибаясь, отошел на метров 20 или 30. Лежу в кустах и наблюдаю. Ну что там разглядишь: стоит немецкий танк, весь экипаж сидит внутри. Вокруг никого. Тут ударил один снаряд по домику, а что такое 88-мм снаряд? Четверть домика вывалил. Второй снаряд. Он заставлял нас убраться, другого выхода нет. Но если мы днем выходим из-за домика, то нам крышка. Хотя команды никакой на возвращение не было, я принял решение вечером отступить. Сзади камыши, возможно, когда-то эта местность была заболочена. Как будто по виду засохшая. Но кто его знает, возможно, человеку по ней пройти легко, а танк провалится. Механик-водитель, москвич, хороший парень, уговорил меня: «Давайте я через камыши пройду, мы укроемся!» Когда он задним ходом пытался развернуться в камышах, то застрял по завязку. Гусеницы практически полностью зашли в болото. Как мы ни крутились, но под огнем «Тигра» танк сгорел. Пришлось его покинуть.

– Сколько раз ваш танк был подбит за время войны?

– Я трижды горел в танке. Последний раз хорошо помню. Мы получили задачу занять какую-то деревушку. Разведвзвод – это такая организация, что всегда именно ты получаешь первые снаряды. Кто его знает, что нас ждало впереди. По карте надо проехать лес. Командир бригады подошел к комбату и говорит: «Разведка доложила, что впереди как будто никого нет. Вы смотрите осторожнее там, потому что немцы могут быть в лесу или на опушке. Или еще где-то, ведь для танка самое опасное оружие – это фаустпатрон». Он был абсолютно прав. Где фаустник сидит – в окопе, или в лесу, или в доме, – мы не знаем. Проехал я от опушки где-то метров сто – сто пятьдесят. И тут же полетели фаусты к танку. Первый снаряд разорвался поблизости. А взрыв фаустпатрона – это сила. Но я почувствовал страх только тогда, когда позади танка разорвался снаряд. На мне был летный шлем, который мне откуда-то принесли танкодесантники. Он был аккуратнее танкового и удобнее. И я ощутил, что по лицу потекло что-то горячее.

После понял, что, когда снаряд разорвался, я стоял в танке, рост мне позволял выглянуть из люка. Осколком попало в темечко. Три осколка там и сейчас сидят на память. Водителю говорю: «Я ухожу». Бригадный пункт находился примерно в семистах метрах от деревушки. Из танка вышел, даже скорее вылетел. Впереди от артиллерийского снаряда воронка. Прыгнул в нее. Просидел минут пятнадцать или двадцать. Теперь мне надо добраться до штаба бригады, там медицинский пункт. Под руками ни бинта, ничего. Кое-как добрался до командного пункта. Там меня перевязали, посадили в машину и отправили в медсанбат. Оттуда попал в армейский госпиталь в местечке Зарау. Пробыл месяца два, пока не вылечили. Это первое ранение. Второе ранение: получил небольшой осколок под левый глаз от мины. Сидели мы в подвале в одной из немецких деревушек. Собралось две группы: расчет с батареи, которая наступала вместе с нами, и наш экипаж. Напротив окна почему-то я сел чуть в стороне. Окно было открыто. Внезапный налет. Мина разорвалась во дворе. Осколки полетели через окно, и я получил маленький осколок. Остальные уцелели.

– Как вы отдавали команду механику-водителю?

– У нас в танкошлемах имелась переговорная связь, но дело в том, что в ней в боевой обстановке, когда мотор гудит, а кругом стрельба и так далее, разобраться очень трудно. Мы договаривались так: я набрасывал на механика-водителя «узду» из веревки, которую мы между собой называли хомут. Если я дерну за правую сторону, то танк поворачивался направо до тех пор, пока держу веревку. Налево такая же ситуация. А если я держу сразу за две веревки, то надо останавливаться.

– Какова была иерархия в танковом экипаже?

– Я командир танка, за мной шел механик-водитель, после орудийный номер, заряжающий и стрелок-радист, последний по статусу. Он сидел справа от механика-водителя с ручным пулеметом. Дело в том, что если сядешь на место стрелка-радиста и смотришь в прицел, то видно совсем немного. Поэтому он стрелял, по сути дела, наугад. Для запугивания врага, а не чтобы попасть.

– Ваше отношение к своей машине?

– Я очень доволен своим Т-34. Он требует обслуживания и ухода. И если ты хорошо ухаживаешь и следишь за пушкой, после каждой стрельбы начинаешь драить орудие, чистить пулемет, то в бою он не подведет. Это очень важно. А механик-водитель проверял двигатель. Хороший механик-водитель любую неисправность с ходу замечал.

– Как вы оцениваете подготовку танкистов?

– Подготовка проходила в боевой обстановке. Учебных часов наезда, особенно у механиков-водителей, было очень мало. Чем больше человек воевал, тем больше имел практику. С другой стороны, и учеба нужна: ты не поведешь машину, если не знаешь хотя бы минимум.