Мир уршада - Виталий Сертаков

— Положи руку на колоду, — холодно приказал Саади.

— Пожалуйста, брат ловец, не надо…

Саади приподнял Сгенхьолда за волосы и подтащил к рабочему месту рубщика. Служанки застыли с перекошенными лицами, даже мясник с перебитой ногой прекратил орать. Через щель в воротах боязливо заглядывали мальчишки-разносчики. Рахмани показал им лицо снежного дэва, слуг моментально сдуло. Под ногами, роняя перья, метались ошалевшие куры и утки.

— Я отдам тебе все… Отпусти меня.

— Кто приказал тебе меня убить? — Рахмани цепко ухватил толстяка за мизинец, распластал его руку по влажному, иссеченному топорами, пропахшему жиром дереву. — Я буду отрубать тебе по одному пальцу, пока ты не расскажешь мне все. Если тебе хватит упорства, я отрублю всю кисть.

— О господи, нет!.. — Толстяк извивался жирной улиткой, едва не выворачивая себе руку в плечевом суставе. Рахмани поморщился, уловив резкий запах мочи.

У кирпичного крыльца свинарника очнулся бородатый оборванец, тот, что напал на ловца с двумя разделочными ножами. Сейчас он растерял всю свою смелость, корчился в спазмах, выплевывая остатки вонючего ужина, смешанного с перебродившей брагой.

— Кто приказал тебе? — исцарапанное грязное лезвие зависло над прижатыми к колоде пальцами.

— Монахи…

— Монахи? Какие монахи?

— Серые капюшоны… они не представились. Они показали печать Доминиканского ордена…

— Говори дальше!

— Я больше ничего не знаю… Они пришли сегодня утром, и с ними солдаты. Они точно монахи, не местные, между собой говорят на латинском… С ними был начальник стражи…

— И ты пообещал, что прикончишь меня? — рыкнул Рахмани. Хозяин постоялого двора заплакал.

— Начальник стражи принес бумагу от ярла. Там было сказано — связать тебя и доставить к начальнику стражи… Я ничего не мог поделать. Кто-то донес, что у меня иногда ночуют лихие ребята. Они обещали, что вечером я буду на дыбе, а мой дом разберут по камню… Они велели только связать тебя…

Рахмани рыскал глазами по сторонам. В случае внезапного нападения он мог завернуться в плащ и бежать через крышу, но в его планы не входило убегать. В его планы входило как раз обратное.

— Можно подумать, что ты не платил начальнику городской стражи?

— Всегда платил, в том-то и дело!.. — Сгенхьолд поперхнулся, словно проговорился, где прячет золото. — Я всегда соблюдал закон, но они никого не слушают… У них печать ордена Священной империи, такая же, как на ратуше…

— Они твердо знали, что я приду?

— Нет. Кажется, нет… Они спорили со стражниками. Монахи требовали расставить везде людей вокруг Брезе… — Толстяк охнул от боли, когда Рахмани вывернул ему палец. — Они еще здесь, по соседству… Ты можешь найти их у Густава, или в казармах…

— Их нет ни у Густава, ни в казармах, — произнес сверху тихий, обволакивающий голос. — А ты забавно дерешься, ловец Саади.

На козырьке крыши, на корточках расслабленно сидел сухопарый мужчина неопределенного возраста в длинном пальто и теплых перчатках. Расположился он таким образом, что солнце било смотрящим снизу в глаза.

— Снорри Два Мизинца, рад тебя встретить, — поклонился Рахмани.

Снорри легко спрыгнул вниз и приземлился так удачно, что даже не потревожил бродившую по двору домашнюю птицу. На мгновение хозяину двора почудилось, что у спрыгнувшего парня очень длинные ноги. Слишком длинные ноги для человека. На раненых Снорри даже не взглянул.

— Пойдем, — сказал Вор из Брезе. — Я угощу тебя медвежатиной. Ты хочешь есть?

— Просто умираю с голоду, — признался Рахмани.

Первого живого нюхача я увидела на руках у высокого ламы Урлука, когда в становище ворвался бородавчатый уршад…

— Ты не рабыня, ты можешь уйти в любой момент, — повторял мне высокий лама Урлук. — Ты можешь уйти из становища, мы дадим тебе еду, но горный хребет тебе не пересечь.

Я рыдала, словно все соленые ледники собрались извергнуться через мои несчастные глаза. Меня бросили! Мать волчица засунула меня в мешок и, связанную, зашвырнула на горячую спину летучей гусеницы, а проклятая тварь с места взвилась в воздух, отрезав мне путь к бегству…

В первые дни я не понимала ни слова из того, что шепелявили мне в лицо косматые старикашки в желтых шапках. Спустя полгода я уже сносно объяснялась на языке торгутов, а спустя еще год, когда я училась при дацане Усхэ-Батора, мы вместе посмеялись с высоким ламой над испуганной маленькой волчицей.

— Матери волчицы нечасто присылают к нам девочек, — объяснил мне лама. — Они находят важным, чтобы ребенок изучал тексты Ганджура вдалеке от дома, тогда у него не возникает желания спрятаться под крыло матери. Твой ум должен стать свободен от слез и привязанностей, тогда ты начнешь постигать и слышать.

Я снова не поняла ни слова, но искрящиеся снега на вершинах хребта убеждали надежнее любых слов.

Я уяснила, что домой, к маме, к ледяным струям Леопардовой реки мне не вернуться, потому что Красные волчицы продали меня этим страшным кочевникам.

Но я ошиблась, и ошибалась после этого в людях еще множество раз.

— Я умру в снегу, если пойду одна, — сказала я. — Но если вы меня не отпустите, я украду одну из ваших летучих гусениц и сбегу! Я и дома могла всему выучиться, — гордо заявила я. — Я умею приманивать птиц, не боюсь пум и скорпионов. Еще я умею заговаривать болезни носа и живота, умею бегать под водой и резать руку без крови…

Летучие гусеницы отдыхали в высокой траве, смешно задирая в небо надутые зады, укрытые лоснящимися кожаными седлами. К тонким передним лапкам каждой из гусениц был привязан камень, мешающий ей взлететь. Тысячные стада тягловых насекомых мирно паслись в степи, наслаждаясь сухими травами перед периодом дождей.

— Тебе не надо воровать гусеницу, ты и так ее получишь… Ты только помоги нам разобраться с птицами! — желтые шапки кивнули и заулыбались. Потом они позвали женщину, понимавшую язык народа раджпура, и женщина принесла две клетки с дикими птицами, покрытые тканью. Это была шаманка-птицелов, одна из лучших в своем деле. Спустя два года я целовала край ее одежды, чтобы получить право ночевать в одной юрте и дальше впитывать таинства, но в те первые дни я вела себя, как дерзкая и глупая обезьяна.

— Тебя научили приманивать птиц? — спросила шаманка, ее зубы были длинными и коричневыми, а из кривящегося рта на меня дохнуло тухлым мясом. — Сейчас я их выпущу. Ту, которая сейчас запоет, как вскрывшийся ото льда ручеек, ты вернешь обратно. Ту, которая стучит, как бубенчик, ты пошлешь в Батор, к моему младшему брату. Ты велишь передать ему, чтобы он пригнал самую выносливую из своих гусениц для девочки-волчицы, которая закончила обучение и стремится домой. Тех из птиц, кто умеет ночевать под снегом, ты пошлешь на перевал. Они будут твоими глазами и ушами, они разведают дорогу для твоей гусеницы, чтобы вас не сожрали волки и не погубили вьюги. Остальных птиц ты умертвишь в полете, до того, как они найдут себе ветки.