Жених со знаком качества - Людмила Милевская

Заглянув в глазок, я заметался. Очень не хотелось встречатьзнаменитость Мархалеву в помятой пижаме. Отыскивая свои вещи, я то и делоподбегал к двери и громким криком просил подождать.

— Не волнуйтесь, — любезно отвечала мне Мархалева.

Наконец я счел свой вид удовлетворительным и впустил ее вквартиру.

— Как прошла ночь? — с порога поинтересовалась она.

— Превосходно, — солгал я.

— Больше вам не звонили?

“А черт его знает”, — подумал я, усиленно припоминая всегдали был при мне мобильный.

Не дожидаясь ответа, она оптимистично сообщила:

— Только что наша общая подруга Тамара предоставила мнедайджес вашей жизни. Должна сказать, ничего веселого там нет. Вы правы,сплошная скука, не удивительно, что вы редко смеетесь. Но я нашла иположительное: в вашей жизни нет ничего и трагичного. Следовательно, вы никогдаи не плачете.

— А вы когда-нибудь плакали? — сам не знаю к чему, вдругспросил я. — Речь идет не о двух слезинках, речь о горьких слезах, о рыданиях.

— О, да! — с чувством воскликнула она, тряхнув золотымикудрями. — Еще как плакала: в три ручья.

— В тот день, когда вас бросил муж?

Она растерялась:

— Что? Муж? Откуда вы знаете? Ах, да, я же вам сама вчерарассказала. Нет. Из-за мужа я не плакала.

Подумав, она добавила:

— Во всяком случае такого не помню. Может и плакала, бог егознает. — Покачала головой: — Нет, не помню, не помню.

Мне стало любопытно:

— Что же вы помните? Имею ввиду причину, вызвавшую вашислезы. Можете мне рассказать?

Вот спрашивается, что на меня нашло? К чему такоелюбопытство? Думаю, отрицательно сказалась ночь, богатая на трупы.

— О, да! — воскликнула она и рассмеялась: — Могу. Рассказатьмогу, хотя, рискую показаться смешной.

— Женщина не должна бояться показаться смешной, — ни с тогони с сего решил я поделиться жизненным опытом. — Смешная женщина выглядиттрогательно, словно ребенок.

— Только в глазах мужчины, — улыбнулась она.

— Но я же мужчина.

— Судя по всему — да.

Она смерила меня оценивающим взглядом; я порадовался, чтовбил себя в самый лучший костюм.

— Хорошо, вам расскажу, — сказала она, снова тряхнувзолотистыми кудрями. — Здесь секрета нет: всякий раз, когда читаю сынишкестишок про зайку, рыдаю неимоверно. Причем обязательно начинаю первой, Санька,мой сын, подключается уже на скамейке.

— На какой скамейке? — закричал я, с ужасом вспоминая Лидию,оставленную в сквере.

— На какой скамейке? — удивилась она, повторяя вопрос. — Натой, с которой не мог слезть зайка.

Я нервно сглотнула, а Мархалева задорно рассмеялась:

— Неужели забыли?

С этой Лидией я действительно все на свете забыл ичувствовал себя настоящим олухом.

— Детский стишок, — подсказала она.

Видимо я смотрел на нее изощренно бестолково — просто прототипвсех идиотов. Она удивленно хмыкнула и начала старательно декламировать:

— Зайку бросила хозяйка, под дождем остался зайка…

Но дальше дело не пошло: слезы блеснули в ее глазах; онасмущенно замолчала…

Я был потрясен. И этой женщине Тамара доверила моипроблемы?!!!!!

Нет, я не осуждаю Мархалеву. Чувствительность ее вполненормальна для писателя и как мужчине мне симпатична, но что скажет этатрепетная женщина, когда узнает, что я всю ночь хладнокровно таскался с трупомпроститутки? А я, дурак, пообещал ей полную откровенность. Я привык свое словодержать, но теперь об этом не может быть и речи. Придется лгать…

Лгать, лгать и еще раз лгать, как учит Заславский!

Скрывая свои тревоги, я с деланым равнодушием спросил:

— Почему вы замолчали? Что там дальше? Зайку бросилахозяйка, под дождем остался зайка…

Она трагично вздохнула и продолжила дрожащим голосом:

— Со скамейки слезть не смог и весь до ниточки промок. Ой, яне могу! Простите меня! Простите!

И она зарыдала в голос. Зарыдала очень проникновенно. Я самбыл близок к тому же, хотя сентиментальностью до этого не страдал. Удивительно,но эта женщина так трогательно сумела выразить беспомощность и одиночествозайки, что я ощутил их как свои. Сердце мое пронзила боль. За зайку. АМархалева подливала масла в огонь.

— Он такой маленький, доверчивый, беззащитный, остался один,под дождем, на скамейке, — всхлипывала она. — Сердце мое сейчас разорвется отжалости и сочувствия…

Черт возьми! У меня защипало в носу.

— Да-а, — с тяжелым вздохом сказал я, старательно прячаслезу и демонстрируя мужество, — очень жестокая и безответственная хозяйка.

— Такая жестокость граничит с подлостью, — всхлипнулаМархалева, вытирая слезы кончиком своего рукава. — Как представлю эту картину:мокрый, жалкий, одинокий, продрогший зайка доверчиво тянет лапки к хозяйке, ата… Нет-нет, больше не могу. Хватит. Давайте переменим тему.

— Давайте, — с облегчением согласился я, но, неожиданно длясебя, начал ее развивать: — Знаю, почему вы так горько плачете, — сообщил я.

Она удивленно посмотрела на меня и спросила:

— Почему?

— Потому что когда-то давно, видимо в детстве, вы были этимсамым зайкой. Судя по тому, как красивы вы теперь, в детстве вы были прелестнымребенком. У кого же хватило жестокости вас обижать?

— У моих родителей, — не задумываясь ответила Мархалева. —Им было не до меня. Сначала они ругались и разводились, а потом и вовсе умерли.Да, вы правы.

Удивительно, как я сама не догадалась. Ведь моя мама и естьта жестокая хозяйка, которая бросила меня — свою зайку.

— А я не могла без нее слезть со скамейки, мокла под дождеми многое-многое другое. О, сколько несчастий со мной приключалось… Если бы небабуля, даже не знаю как выжила бы, — с трагической патетикой воскликнула она ивдруг рассмеялась счастливым смехом: — Послушайте, это чудо! Чудо!

— О чем вы? — изумился я, внутренне констатируя, что мы обачокнутые. Нашли время развивать темы про зайку. Ладно она, но я-то, со своимиприключениями: со зловещими звонками и трупом…

— Настоящее чудо! Ушел из горла ком, — пояснила она. — Ком,с которым жила всю жизнь. Да-да, отступило. Думаю, излечилась. Я больше не будуплакать горько-горько, читая этот стишок. Да-да, больше не буду заражать сынулюсвоим детским горем. Он уже вырос, но очень любит этот стишок. Признаться, меняэто волновало…