Скелеты в шкафу. Драматичная эволюция человека - Иэн Таттерсаль

Если, следуя подобным рассуждениям, вы перестанете рассматривать конкуренцию между отдельными особями как движущую силу конкуренции и вместо этого переключите внимание на взаимоотношение между видами или по крайней мере популяциями, то изменится все ваше восприятие процесса. Постепенные и постоянные изменения начнут выглядеть куда менее правдоподобными, но зато можно будет понять, почему виды имеют тенденцию к сохранению стабильности с течением времени. По иронии судьбы первым, о чем мне рассказали на курсе эволюционной биологии, насквозь пропитанном эволюционной теорией, был не механизм эволюционных изменений, а также называемое равновесие Харди — Вайнберга. Это математическая формула, которая доказывает, что при отсутствии внешних влияний частота генов в популяции будет сопротивляться изменениям из поколения в поколение. Эволюция, по сути, прерывает это нормальное сбалансированное состояние, и подобное прерывание с куда большей вероятностью будет вызвано резким внешним воздействием, чем внутренней динамикой популяции. Подобные шоковые внешние воздействия регулярно переживали предки людей в период эволюции гоминидов, то есть в плиоцене и плейстоцене. Климат в те времена был крайне нестабильным, и гоминиды жили в непредсказуемых и постоянно меняющихся условиях. Чтобы справляться с изменениями в объеме доступных ресурсов, гоминидам было критически важно оставаться гибкими и не специализироваться на одной среде. Естественный отбор работает слишком медленно, чтобы реагировать на подобные изменения, а постоянное приспособление гоминид к среде обитания могло пойти им даже во вред.

В то же время нельзя отрицать, что такие перемены в окружающей среде жестоко влияли на популяцию гоминидов. В самые тяжелые времена она была разбита на небольшие изолированные группы, которые придерживались самых удобных мест для проживания, в то время как территории между ними оставались непригодными для человека. Когда условия окружающей среды улучшались, группы покидали свои убежища и воссоединялись со своими бывшими родичами. Эти постоянно повторяющиеся процессы, несомненно, тяжело переносились отдельными особями, но давали великолепные возможности для эволюции. Небольшие популяции имеют гораздо более высокую генетическую нестабильность, чем крупные, поэтому в них создаются оптимальные условия для возникновения случайных генетических колебаний, являющихся основой эволюции. Кроме того, как отмечал еще Майр, видообразование (которое, как я впоследствии понял, вовсе не является пассивным следствием морфологических изменений) гораздо чаще происходит именно в маленьких группах. Но есть и вторая часть уравнения. В зависимости от того, что происходило в период разделения, возобновление контакта могло привести к двум возможным исходам. Если изоляция привела к образованию нового вида или иным последствиям, нарушившим репродукционную совместимость, то между двумя частями популяции возникнет конкуренция, которая в итоге приведет к уничтожению или вытеснению менее приспособленных. С другой стороны, если различия между группами не включают в себя генетической дифференциации, то измененные геномы обеих популяций смешаются. В любом случае изоляция приведет к изменению.

Все эти выводы указывали на то, что эволюционный процесс (или, точнее, целый комплекс различных процессов, внесших свой вклад в эволюционные изменения) был чем-то куда более сложным и многомерным, чем механизм медленной последовательной адаптации, описываемый синтетической теорией. Это означало, что эволюционные биологи могли по-новому взглянуть на историю жизни на Земле, включая и эволюцию гоминидов. Однако многие ученые были настолько уверены в правоте градуалистского подхода, что такой новый взгляд на вещи давался им с трудом. В результате Элдриджа и Гулда (и совершенно безосновательно) незамедлительно обвинили в сальтационизме и отрицании адаптации. В этом не было ничего нового — за выходом «Происхождения видов» Дарвина тоже последовал период шока и ужаса, который через пару десятилетий сменился всеобщим принятием. Точно также в течение следующих нескольких лет после публикации работы Элдриджа и Гулда она постепенно получала признание, а ученые начинали понимать, что критическую роль в истории жизни на Земле сыграло множество факторов, не имевших никакого отношения к адаптации отдельных особей.

Новая концепция помогла эволюционным биологам понять, что эволюционная история успешных групп организмов является не только результатом медленного и постепенного процесса улучшения, но и отражает последствия природных экспериментов, приведших к возникновению наследуемых адаптаций. Тем не менее палеоантропологам было сложно принять эту теорию в основном из-за того, что их работа была сфокусирована на одном виде.

Еще одной причиной, по которой палеонтологи медленно реагировали на изменения в более широком мире систематики и эволюционной биологии, возможно, стало то, что в конце 1960-х — начале 1970-х годов они уже с трудом справлялись с классификацией большого количества имеющихся останков человека. По легенде, все началось с визита эфиопского императора Хайле Селассие в только что обретшую независимость Республику Кения в 1966 году. Одним из людей, которых он там встретил, был Луис Лики, с гордостью хваставшийся найденными им в Олдувайском ущелье новыми останками гоминидов. Когда Селассие спросил Лики, почему в Танзании находят прекрасно сохранившиеся останки человека, а в Эфиопии — нет, исследователь сказал ему, что, возможно, их просто никто не искал — что было правдой, если не буквально, то фактически. Вскоре после этого Лики получил императорское приглашение с предложением прояснить ситуацию.

Учитывая, что стареющий Лики был достаточно занят своими находками и поддержкой плеяды ярких молодых приматологов, он возложил большую часть ответственности за организацию полевых работ в Эфиопии на своего уважаемого американского коллегу Кларка Хоуэлла. Область страны, на которую исследователь положил глаз, находилась в нижней части бассейна реки Омо, впадающей в кенийское озеро Туркана (тогда оно называлось озером Рудольф) к северу от эфиопской границы. Учитывая то, что в 1930-е годы французский палеонтолог Камиль Арамбур также говорил о перспективности этого участка, для выполнения работы собралась кенийско-американо-французская команда. Арамбур, чья карьера уже клонилась к закату, попросил своего более молодого коллегу Ива Коппенса представлять Францию, в то время как Лики передал полномочия кенийской части экспедиции своему среднему сыну Ричарду. В то время Ричард зарабатывал на жизнь, проводя сафари-туры и работая проводником на охоте, и единственными его навыками для работы на Омо было родство с палеонтологом и признанные навыки организатора.

Международная экспедиция добралась до места в 1967 году, и каждая национальная команда работала на отведенном ей участке. С самого начала Хоуэлл мыслил широко. Для проведения раскопок на реке Омо он привлек многочисленных специалистов: геохронологов — для проведения датировки, стратиграфов — для выявления последовательности пород, палеонтологов — для изучения останков, тафономистов — чтобы определить, как они формировались и сохранились, археологов — для анализа каменных орудий труда и многих других. Так зародилась Большая Палеонтология, и с того времени подход Хоуэлла стал моделью для крупномасштабных исследований по поиску ископаемых останков гоминидов.