Реквием по мечте - Хьюберт Селби

Когда она вернулась домой, холодильник и телевизор находились на своих местах и вели себя прилично. Она включила телевизор, поставила бутылочку с таблетками на стол рядом с другими и вдруг, проходя мимо зеркала, обратила на себя внимание. На ней было красное платье! Оно было измятым. На нем были какие-то пятна. Она заморгала, глядя на свое отражение. Она припоминала, что мерила платье каждое утро, но до сегодняшнего дня ни разу не выходила в нем на улицу. Только однажды, когда шла на бармицву ее Гарри. Она встряхнула головой, пытаясь собраться с мыслями, но потом пожала плечами, улыбнулась и пошла переодеться, прежде чем вернуться в кухню, где приняла одну из новых таблеток и села в свое кресло. Ей было спокойно. Хорошо. Веки ее отяжелели. Но не слишком. Просто расслабились. Кресло казалось мягче. Она в нем утопала. И шоу были ненавязчивыми. И люди в шоу были приятными. Она пила чай. Протянув руку, она пошарила по столу рядом с креслом, но ничего там не нашла. Вообще ничего. Тут она поняла, что пальцы ее хватают пустоту, и она посмотрела на них, на пальцы, хмыкнула и снова стала смотреть шоу- неважно, какое именно. Главное, что оно было приятным. Они все казались приятными… Пока оставались по ту сторону экрана.

Тайрон, как мог, пытался сохранять невозмутимость, но единственным способом узнать, где можно достать хоро­ший кайф, было добраться туда, где он был, а когда ты ту­да попадаешь, становится стремно. Все, включая его брата, хотели заполучить его деньги, обещая вернуться с отлич­ным дерьмом, обещая достать тонну динамита или забить стрелу... У всех были варианты. Тайрон улыбнулся, усмех­нулся, и предложил чувакам поехать в Джерси, поискать лохов там. Несколько часов он ходил крутым перцем, ста­раясь держаться подальше от подъездов, аллей и темных переулков, в конце концов наткнулся на парня, которого знал, и купил у него пару грамм. Два переодетых фараона тормознули его, когда он пытался поймать такси на улице. Обыскав его, они нащупали пакетики, но не стали вытас­кивать их наружу. Вместо этого они вытащили его деньги и пересчитали: ага, двадцатка. Большие деньги, с такими не ходят по ночам, — засмеялись они. Тайрон молчал. У него оставалась еще сотня долларов, однако он решил не гово­рить о них. Легавые запихнули его в машину, и один из них сел сзади вместе с ним. Тайрон знал, что нужно делать, и сделал это быстро и незаметно, насколько было возможно. Вытащив пакетики из кармана, он закинул их под сиденье. Когда его привезли в участок и спросили, готов ли он, Тай­рон кивнул. Когда они зашли внутрь, Тайрон спросил, ка­ким будет штраф, и они улыбнулись: увидишь. Тайрон кивнул и стал ждать долгого и нудного процесса оформле­ния. Обезьянник был переполнен наркоманами и алкаша­ми. Когда ему разрешили позвонить, он набрал номер Гар­ри, но того все еще не было, поэтому он рассказал Мэрион о том, что случилось и где он находится, попросив, чтобы Гарри внес за него залог. Еще он попросил ее позвонить Элис, и тут его отогнали от телефона. Чуть позже в камеру забросили старого торчка, которому на вид было все сто четыре года. Торчок устроился с комфортом, словно он здесь родился и вырос. На его шее отчетливо виднелись следы уколов, которые он прикрывал галстуком. Галстук был дешевым и старым и выглядел дерьмово. Думаю, дадут полгода на Рикерс-айленд. Он стрельнул сигарету у моло­дого парнишки, сидящего рядом, и кивнул ему, прикури­вая. Бля, да я Рикерс знаю вдоль и поперек. Я там столько раз был. Я там столько раз был, что свое дело наладил. Все засмеялись, а Тайрон сидел и слушал вместе с остальными истории старикана о Реймонд-стрит, о старой тюрьме Томбс, о Рикерс и обо всех тюрьмах штата, особенно о Данаморе, в которой просто как в Сибири, на хер. Уж я-то побывал во многих дырах, но это просто жопа мира. Еще хуже, чем сраная кандальная параша в Джорджии. Я, бля, и там три месяца проторчал. Еще пару часов он трепался о том, как сиживал в Форт-Уорте и Кей-Уай, а вот в Лек­сингтон, бля, только раз заезжал. Вышел и уже возвращал­ся назад в Яблоко с одним мужиком, а ему, пидору, при­спичило в сраный Кливленд, с родственниками повидать­ся. Мы замутили парегорика, сварили и уже охлаждали, а тут фараоны вдруг начали в двери ломиться и нас обратно в тюрьму законопатили на два с поло виной и на пять за одни следы на руках. Это ли не блядство? Этот козел начал че-то бычить — у него с понятиями не очень — и получил пятеру, а мне два с полтиной дали. С тех пор я в Огайо ни ногой. На хер. Сидящие в камере покатывались со смеху, и Тайрон вместе с ними. И знаете что, в этом сраном Огайо у них смертная казнь за наркоту, а здесь я познакомился с молодым парнишкой — господи, он просто супервор. Он с завязанными глазами тебя обчистит, а ты его даже не увидишь. Теперь смеялись уже все. Кружок ребят подвинулся ближе к старику. Между ними возникло что-то вроде чув­ства товарищества, когда они слушали пожилого человека со свалявшимися волосами, серой кожей и редкими обло­манными коричневыми зубами, рассказывающего о золо­тых деньках своего прошлого, когда можно было уторчаться за три доллара. Бля, у них такой офигенный кайф был, что ты начинал балдеть, пока он еще был в ложке, хахаха, а когда вмазывался, у тебя аж очко сжималось. О том, чтобы посрать, не было и речи. Ты просто забывал, как это дела­ется. В конце концов ты начинал думать, что очко приду­мано, чтобы ноги мыть. В камере раздался громкий хохот, вся их негативная энергия и страх уходили в этот смех. До войны эти пидоры немцы присылали кайф такой чисто­ты — думаешь, ты знаешь, что такое чистый кайф? — и фунт такого героина можно было замутить практически даром, да только у нас и того не было, — и снова взрыв смеха. Наверное, эти пидоры думали, что если они подсадят всю страну, то смогут выиграть войну. Только всем тог­да было насрать. Героина было завались, а во всех лекарст­вах полно опиума. Лаудум. Офигенная тема. Особенно когда кумарит. Просто заглатываешь бутылек парегорика, быстро запиваешь его яйцом и заедаешь хлебом, чтобы удержать его внутри. В те дни можно было практически ле­гально иметь траву. Она тогда росла на пустырях, а пусты­рей тогда было много, не то что сейчас. Куча эти сраных пустырей по всему, бля, городу — и мало кто знал, что там растет-то. Представляете, что было бы, если бы у вас под носом был целый пустырь травы? Да вы бы друг другу глот­ки перегрызли. Все смеялись и хотели продолжения. Тогда их периодически поджигали, но перед этим они должны были предупредить жителей — какой-то был закон о по­жарной безопасности, я точно не знаю. Короче, они писа­ли объявления на бумаге — в натуре, прям вот так писали объявления, мол, такой-то пустырь будут жечь такого-то числа, представляете, даже время проставляли. Я помню одно, я тогда был молодым щенком — у меня тогда и при­вычки-то не было, я еще не подсел по-настоящему, — они собирались поджечь пустырь по соседству. Ну и за ночь до этого ребята надербанили сколько смогли, а на следующий день, когда они сжигали траву-мураву, почти весь район собрался в нескольких ярдах от пустыря, со стороны ветра, и все дышат, дышат. То еще зрелище... Сечете, сотни ребят стоят на улице и, типа, делают какие-то дыхательные уп­ражнения и ржут, пожарники смотрят на нас, как на пси­хов, а мы стоим и балдеем. Сокамерники катались по полу, рев от смеха стоял такой, что охранник подошел к камере посмотреть, в чем дело. Тайрон словно впал в транс, слу­шая старого торчка, сидевшего посреди камеры, словно гу­ру, и изливавшего на них свою мудрость и сказания о слав­ных делах. Да уж, знавал я везунчиков. Парней, которые... вот был у нас в Данаморе один, так он был что-то с чем-то. Мы его звали Максин-Дырка, он трахал все, что двигалось. Все, куда мог впихнуть свой хер. Он в этой сраной Сибири просидел столько, что и забыл, как вообще бабы выглядят, но вы ж знаете, в тюрьме всегда можно найти хорошую жо­пу, чтобы поиграться. Короче, Максин-Дырка выходит из тюрьмы и снимает какую-то блядь у Нидл-парка, по-мое­му, ее звали Гортензия, короче, они поладили — ей, ка­жись, где-то полтинник был, потому что Дырке тогда под шестьдесят стукнуло, хотя стояло у него будь здоров — ко­роче, пишет он нам, что имеет телку. Ну и естественно, ему никто не верит. Он столько мужиков перетрахал, что за­был, как телке вставлять надо, ну и народ по всей тюрьме давай ставки делать, мол, он в натуре трахает именно тел­ку или нет. Нашли мужика, который откидывался, и тот встретился с Дыркой. Потом написал нам, мол, действи­тельно, тот нашел себе какую-то старую блядь, и даже фотку прислал Дырки и подружки, та с задраной юбкой и мохнаткой наружу. И знаете что? Эта старая блядь ради Дырки даже на панель выходила. Серьезно. Раз-два в месяц она снимала мужиков — из ночлежек Бикфорда — и приноси­ла деньги Дырке, мол, это тебе, детка. Все хохотали и хлопали друг друга по спине: ну ты даешь, мужик. С тобой обоссаться можно со смеху. Да уж, я много чего повидал. Видел, как многие приходили и уходили. Много серьез­ных торчков накрылось. А я вот здесь. Они все гниют в земле. В этом деле трудно уцелеть. Я видел, как многие от­личные ребята получали либо пулю, либо «горячий» втык. Он стрельнул еще одну сигарету. Я вам скажу, как можно уберечься. Я вам скажу, почему я жив, а другие ребята нет. Конечно, мне тоже доставалось упаси боже, но причина, по которой я жив, в том, что я никогда не связывался с блядями. Они как раковая опухоль, нах, как поцелуй смер­ти. Эй, папаша, ты чего? Что плохого в хорошей киске, хе-хехе? А, кореша? Я тебе вот что скажу — вообще обычно я за советы бабло беру, но сейчас скажу бесплатно. Дыра, она как зыбучий песок — попал, и не вылезешь, засосет. И чем больше ты дергаешься, тем глубже тебя засасывает, пока не потонешь. Бля, а старик-то прав. Я согласен с тобой, му­жик. На хер всех сучек, чувак. Они тебе весь мозг протрахают. Точно. Уж лучше я на кайф деньги пущу, чем на блядь какую-нибудь. На лице старика появилось серьезное вы­ражение отцовской озабоченности: вот я и говорю, в этом мире и без того все непросто, но у вас все получится. Уж я-то знаю, потому что у меня все чики-поки. Помните, я рас­сказывал про парнишку, который был настоящим вором? Он мог бы нормально подняться, как я, но он облажался. Связался с какой-то малолеткой, понимаешь. Я ему все уши прожужжал, чтобы он от нее избавился, но он только ржал, мол, шлюшка высший класс. Она покупала ему классные шмотки и кайф. И он обленился, когда это стало для него работой. Теперь ему надо было контролировать ее, чтобы она приносила все деньги домой и не раздавала бесплатных образцов, понимаете? Понимаем, отец, — ржач — ему ж надо защищать свои вложения. А она начала трахаться еще с каким-то одним мужиком — нет такой бляди, которая не блядует, пацаны, уж вы-то мне поверь­те — и ему пришлось идти разбираться, да? Ну и че проис­ходит? Он получает три пули в башку. Вот так вот. Просто жуть. Он был отличным вором. И на хера ему понадоби­лась эта телка? Я тебе вот что скажу, малыш — ё, даже ста­рик Дырка спалился с этой кошелкой Гортензией. Чи-ерт, только не говори, что у него кто-то увел старуху. Хахаха, не-э. Старая овца спалила барыгу и сказала, что во всем виноват Дырка, и его сбили тачкой. Говорят, он от Бикфор-да долетел аж до Нидл-парка, ха-ха-ха-ха. Я тебе точно го­ворю, пацан, уж если ты хочешь торчать и не спалиться, держись подальше от шлюх, и тогда не спалишься по-крупному. По мелочи ты всегда можешь загреметь — слышь, ты по-любому будешь гостить здесь вот время от времени. Такова жизнь. Но за время отсидки ты приходишь в себя, соскакиваешь, а потом держишься как можно дольше, вмазываясь иногда по чуть-чуть. Только держись мелких краж. Не лезь в крупняк. Это единственный спо­соб. Так можно долго прожить. В результате ты срубаешь почти то же самое, только не попадаешь на долгие сроки. Я получал серьезные сроки, но это из-за мусоров. Они ме­ня подставили, потому что я не хотел сдавать своего бары­гу. Но я им, сукам, не крыса — Тайрон хохотал со всеми, отклоняясь все дальше назад, пока не уперся спиной в сте­ну, глядя на остальных ребят, слушавших старика, молодых ребят его возраста, тянувшихся к рассказчику, ловивших каждое слово, а парни постарше кивали головами и хлопа­ли себя по коленкам, гогоча вместе с остальными. У него что-то вертелось в голове, он только никак не мог распознать что. Что-то было общее между ним и остальными ре­бятами, сидевшими в камере. Постепенно до него начало доходить, что именно он чувствовал. Да, между ними было что-то общее. Однако он быстро похоронил это чувство, потому что знал, что он и, например, этот гном — небо и земля, впрочем, это относится и ко всем остальным. Он почувствовал, как защекотало в желудке и стало ломить в затылке. Он посмотрел на старика. Смотрел долго. И по­нял, что старикан выглядит как крыса, в натуре, дружбан. Именно. Как самая сраная в мире крыса. Его кожа была серой, на руках, ногах и шее виднелись дороги от уколов, и он еще сидит тут и треплется о чем-то перед очередной от­сидкой. Бля, да чтобы я вот так же... Ни хера, чувак. Я не собираюсь жениться, нах. Ни-ни. Вы не поймаете Тайрона на воровстве стейков из магазина. Нет уж, бля, когда я от­сюда выйду, то буду заниматься бизнесом, а не заморачиваться по мелочам. Мы будем работать грамотно. Все по­правится, мы купим офигенный чистяк и вернемся к серь­езным деньгам, как раньше, нам останется только сидеть и считать их, и мы с Элис заживем как короли. Он посмот­рел на старика в углу, который стрельнул у кого-то очеред­ную сигарету, и на окруживших его молодых ребят. Нет уж, я сидеть не собираюсь. Ни дня. Мне и так неплохо живет­ся. И вообще, у меня нет зависимости. Во всяком случае, я не в таком дерьме, как этот урод. Я могу соскочить, когда захочу, и, когда придет время, я сделаю героину ручкой, и - ЛАВ! ЛАВ, ТАЙРОН СИ, 735, собирай свое барахло и на выход. Охранник открыл дверь, и Тайрон проследовал за ним по коридору в другую комнату. Охранник вручил какой-то листок другому охраннику за стойкой, и процесс выхода на свободу начался. Когда он получил все свои ве­щи и расписался, его отпустили. За дверью его ждал Гарри. Ну и как? Бля... пошли отсюда, чувак. Гарри засмеялся: по­нимаю. Они поймали такси и поехали к Тайрону. Я приехал сюда сразу же, как узнал. Ценю, братишка. Они хлоп­нули по рукам. У тебя дома че-нибудь осталось? Ага. Я дав­ненько не ставился. Как сам? Ничего особенного. Но кайф неплохой. Я смог достать только в чеках, но на вечер пой­дет. Я могу запросто замутить вес, но пока только в чеках. Поправиться хватит. Тайрон пожал плечами: лучше, чем ничего. Пока так, дотех пор, покаснова не войдем в биз­нес. Что с тобой стряслось-то? Чиерт, — Тайрон усмехнул­ся и покачал головой, — меня приняли два гондона из наркоотдела. И он рассказал всю историю, посмеиваясь, за пару минут, что они ехали до дома. Такси остановилось. Тайрон поблагодарил Гарри, и, обменявшись рукопожати­ями, они разошлись. Он по-прежнему ощущал душевную близость с Гарри, это чувство охватило его, когда, выйдя из тюрьмы, он увидел верного друга, и все нарастало, по­ка они ехали в такси. Это было теплое и хорошее чувство. Он никогда не будет таким, как тот старик. У него отлич­ные друзья. Они с Гарри — настоящие кореша. Очень близкие. По-настоящему. Он представлял, как Гарри спе­шил к нему в тюрьму, однако его мысли возвращались к старику. Каждый раз, когда он пытался вернуть приятное чувство, возникшее у него на выходе из обезьянника при виде Гарри, его сознание упорно подсовывало вместо него образ старикана. Да пошел ты, старикашка сраный. Я те­бе, бля, не торчок какой-то. Ты безнадежный нарик, кото­рому давно пора подохнуть в дерьме. А я нормальный чу­вак, которому нравится просто хорошо проводить время и денежку поднимать понемножку, чтобы взять чистого ге­роина и начать реальный бизнес... Да, с моей лисичкой, брат. Эллис бросилась ему на шею, едва он переступил по­рог: малыш мой, я так боялась, что они тебя там всю ночь продержат; и Тайрон обнимал и целовал ее, они радова­лись и смеялись, а потом Тайрон пошел в ванную: мне нужно поправиться, малышка... отбить этот мерзкий тюремный привкус, который остался в моем маленьком сим­патичном ротике...