Карающий меч удовольствий - Питер Грин
Шрифт:
Интервал:
— В Риме есть люди, которые намерены уничтожить коррупцию, — продолжал Руф. — Ты, конечно, знаком с Квинтием Муцием Сцеволой?
Слышал его на суде. Я встречался с ним, возможно, на паре судебных разбирательств. (Немодная седая борода, длинный мощный нос, спокойный, ненавязчивый голос; сложение хилое, прямая осанка. Излагает дело, приводя собственные суждения.)
— А Ливий Друз?
Я попытался скрыть свое удивление.
Друз был моложе меня, чрезвычайно выдающийся, богатый и популярный аристократ, по общему мнению, сильный сенатор. Правда, в его семействе была радикальная, почти сципионическая линия.
— Я хорошо знаю Ливия Друза, — автоматически ответил я, вспоминая слова Руфа: «Просто о народе не думаешь, как об отдельных людях».
Мои слова ничего не значили; я не знал ни Друза, ни Сцеволу, ни Мария, ни Сатурнина, ни человека, который шел рядом со мной в темноте, — а хуже всего я знал себя самого. Я ощущал сильную усталость, чувствовал окутывающий меня покой, который, однако, как это ни парадоксально, обещал энергию и осуществление планов.
— Ты осторожен, Луций. Ты не сделал никаких замечаний. Но все же ты видишь, как я уверен в тебе сейчас. Я назвал тебе два имени. Ничто не мешает тебе предать их коррумпированным властям в Риме.
«Кроме меня самого», — подумал я, приходя в ярость от того, что меня подвергли такому испытанию, все же — снова — охваченный уверенностью и ясностью решимости. И Руф знает это. Он заглянул за маску. Из всех людей, которых я когда-либо встречал, возможно, он — единственный, кто сам не нуждается в маске. Улыбнувшись, он положил мне руку на плечо, когда мы подошли к ступеням колоннады и вошли в освещенную комнату, где ждала нас Корнелия.
После пира, когда Корнелия, вспыхнув от удовольствия при преувеличенных и старомодных поздравлениях Руфа, удалилась спать, Руф предложил, чтобы я снова женился.
— Твоя дочь скоро выйдет замуж, — заметил он, изящно потягивая вино и наблюдая за мной поверх края своей чаши.
— Ей всего восемнадцать.
— Это не ответ.
— Она застенчивая, но разборчивая девушка. Я не хотел бы принуждать Корнелию против ее желания.
— Она к тому же самая очаровательная хозяйка. Не сомневаюсь, тебе будет грустно, когда она покинет твой дом, Луций. Думаю, ты — человек одинокий.
Я молча размышлял над его словами. Неужели отчужденность присуща мне, а не Корнелии? Я почувствовал, как мое лицо вдруг закололо и загорелось под шрамами.
Тогда Руф сделал свое предложение. Он все хорошо рассчитал. Начал с того, что моя репутация — в настоящее время — дело мое; но когда я достигну более высокого положения, она станет общественным достоянием. Я ответил ему, что не имею ни малейшего желания выслушивать нотации о морали.
Руф сказал:
— Как-то однажды ты предположил, что во мне больше эпикурейского, нежели стоического. Возможно, ты был прав. Меня заботит твое счастье, Луций. Ты не можешь продолжать вести такую жизнь, да я и не думаю, что ты и сам того хочешь. Твое место с нами, в Риме, среди единомышленников. Ты рожден для власти и ответственности. Общение с актерами и куртизанками — лишь жест вызова. Закрыться в сельском поместье — значит признать поражение. Верь мне…
Я хотел было вставить слово.
— …Верь мне, я не недооцениваю ни твоих трудностей, ни твоей чувствительности. Я считаю, что ты — человек несчастный. Ты же мой друг! Я хотел бы видеть тебя счастливым.
— И как ее зовут? — спросил я, взбалтывая темный осадок на дне своей чаши.
— Клелия, — ответил Руф и добавил насмешливо: — Она — истинная патрицианка; ее род восходит к одному из товарищей Энея[68], и у меня нет сомнений, что именно ее предок переплыл Тибр, когда Порсена[69] осаждал Рим. Надеюсь, ты не считаешь это недостатком?
— Она красивая? — безразлично осведомился я.
— Твои вкусы гораздо более эллинистические, нежели мои. Она — римская матрона.
— Клелия, — повторил я.
Согнув левый локоть, я выплеснул муть из своей чаши в кувшин, стоящий в центре стола. Это был ловкий бросок — ни капли не пролилось.
«Хорошее предзнаменование», — подумал я и впервые открыто улыбнулся Руфу.
Миниатюрный портрет Клелии был выполнен вскоре после нашей свадьбы. Этим утром я смотрел на него в первый раз за десять лет, вспоминая широко расставленные глаза и слегка расплющенный нос, красивую, высоко поставленную голову с неукротимой гривой черных вьющихся волос, которые потрескивали всякий раз, когда ее рабыня расчесывала их гребенкой. Мы всегда говорили, что там прячется ее ангел-хранитель. Художник был понимающим: он поймал суть мягкого и доброжелательного характера Клелии, ее жажду жизни, которая горела, а не тлела в ней, моральные принципы, которые нашли свое самое прекрасное выражение в понимании, сострадании, прощении.
Ей действительно есть что прощать.
Вертя негнущимися неловкими пальцами портрет в самшитовой рамке, я заметил, что время и здесь оставило свой отпечаток: краски утратили свою свежесть, множество мелких трещин начинают украшать сетчатым узором нарисованные черты. Как тогда время вылечило и саму Клелию — так размылось и исчезло все, что художник так и не смог запечатлеть. Я помню ее безмятежность и достоинство; атмосферу покоя, которую она вносила, которая была ей столь же присуща, как слабый аромат майорана ее одеждам; ее спокойную речь, учащающуюся от эмоций или смеха. Когда я думаю о Клелии, то всегда вижу ее на фоне летнего неба, прохлады в длинной тенистой колоннаде, аромата свежескошенного сена, веющего с полей: она сидит, как на картине, очищая кожицу с персика серебряным ножом, тяжелое кольцо на ее левой руке по мере движения вдруг ловит солнечный свет, рядом с ней лежит книга.
Почему мой ум выбрал эту картину для воспоминаний? Шесть лет нашего брака предложили нам немного моментов спокойствия или понимания, чтобы их вспоминать; общественные события сказывались на наших взаимоотношениях и погасили тот маленький огонек идеализма, который Руф разжег с таким трудом.
Клелия жива по сей день. В любое время, с тех пор как возвратился в Рим, я мог бы видеть ее; но понимание своего осознанного акта предательства, сознание того, что она поняла мои доводы для развода с ней и смогла найти им оправдание, сдерживало меня. Если она была непримирима в своем гневе, мне было бы легче; но разве моя вина уравновешивает ее невероятное всепрощение?
Клелия в моих воспоминаниях связана с другими призраками, живыми или
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!