Никогда_не... - Таня Танич

— Не надо смотреть, — успеваю даже не проговорить, а подумать я, делая последнее усилие, и рывком прижимаю его к себе, прикрывая ладонями и локтями его голову, чтобы не загорелись волосы и огонь не перекинулся на лицо. Нет, нет, только не его лицо, испортить его — это все равно, что погубить произведение искусства. Этого нельзя делать, даже после смерти.

Не знаю, в какой момент я полностью теряю связь с настоящим. Может, тогда, когда перестаю ощущать что-либо — но не сразу. Сначала огонь падает на нас сверху, обдавая острой болью и жжением, я чувствую ее сильнее всего почему-то в руках. И, приоткрыв глаза понимаю, что изо всех сил бью ладонями Артура по спине, пытаясь загасить вспыхнувшую на нем футболку. У меня ничего не получается, только бинты на правой руке выглядят как-то странно, они какие-то красные… и чёрные. Или это кожа на руках такого цвета?

Я слышу крик Артура — резкий и пронзительный, он звучит как боль, режет и бьет по нервам как боль — и умножает мою собственную, доводя до точки кипения, до белых, ослепляющих кругов перед глазами, до рефлекторного желания бежать, даже если ты загнан в угол. Все ещё не отпуская его, я ощущаю, как он отдирает от себя мои руки — может, боится, что обгорю я, но это неважно, мне уже всё равно. Я застыла в наивысшей, звенящей ультразвуком точке, добравшись до которой, ты больше не боишься. Потому что, всё, чего ты боялась, уже случилось, и теперь тебе легко. Страха больше нет. И боли больше нет. Она просто выключается, исчезает, как и все вокруг. В голове наступает блаженная пустота, ты словно падаешь и летишь куда-то, не боясь, что разобьёшься.

Ничего этого нет. Никакого пожара, никакой западни, нам просто показалось. Все событий прошлых дней, наше возвращение в город и столкновение с новой реальностью, в которой нас все ненавидят — мы просто ошиблись, перепутали, увидели один общий кошмар на двоих.

Мы… Мы все ещё на хуторе у Гордея Архиповича. Артур счастлив и свободен, а я больше не нервничаю, из-за того, что никак не могу вписаться в этот новый мир. Мне хорошо. Даже несмотря на то, что так ужасно жарко — это же вечер, народ хочет гулять и резвиться, прыгать через огонь, который никогда не укусит, не цапнет за пятку или за рубаху до небольших пропалин на ней. Это совсем другой огонь и другой мир, добрый и ласковый. В нем нет заговоров, глупых подозрений, слепой семейной любви, больше похожей на ненависть и массовых погромов и помешательств. В нем нет Бориса Олеговича, неожиданно врывающегося в вереницу моих прекрасных видений — но не такого, как обычно, смирного и тихого, а разъяренного, кричащего кому-то, кого я не могу видеть: «Идиотка! Зачем дверь подперла, это ж форменное убийство! Ты ж сядешь, дура!! Я сам на тебя заяву напишу, не посмотрю, что дочка!», нет зареванного лица Наташки, которая, наклонившись надо мной, твердит: «Это ты… Всё ты виновата! Если он умрет, его смерть на тебе будет!» и Эмельки, оттаскивающей ее с криком: «Мама!! Хватит! Хватит уже дуреть, ты только посмотри, что вы натворили — вы, а никто другой!»

Нет множества незнакомых лиц, среди которых я безуспешно ищу одно — и не нахожу, но, кажется, слышу, как кто-то совсем рядом упоминает его имя: «Артур, сынок… Посмотри на меня… Не отворачивайся, это же мама! Ты узнаешь меня? Узнаёшь?» И снова голос какого-то нового, нездешнего Бориса Олеговича: «Потому и отворачивается, что узнает! Уймись, Тамара! Уймись уже и отойди, докторша пройти не может! Хватит творить всё, что в голову стрельнет! Посмотри только, до чего твоё спасение довело — врагу такого не пожелаешь!»

Постепенно и эти голоса отдаляются, куда-то исчезают, я ухожу от них и погружалось не в мягкий приветливый огонь, а в свежую прохладную воду. Ох, какое же это блаженство — уйти в неё с головой, опуститься на дно глубокого водоема, и лежать там, тихо и спокойно. Вечность.

Вечность сейчас кажется такой манящей, такой естественной и желанной, но упорно ускользает от меня. Я хватаюсь за неё, как утопающий за соломинку — и не могу удержать. Нет, нет, только не это, я не хочу снова возвращаться в эту суету! Голоса вокруг снова начинают звучать слишком слишком назойливо, слишком громко… Хочется отвернуться, спрятаться, но не получается. Они догоняют меня, а мне неуда бежать, снова.

— Ну-ка, ну-ка, не вертись! Вдыхай! Ещё вдыхай! — что-то въедливое, резкое, будит меня, выводит из приятной спячки. Теперь я даже спать не хочу так сильно, как отвернуться. Я хочу взмахнуть рукой и убрать это от себя этот смердящий яд, а заодно и крикнуть, чтобы меня оставили в покое, но получается только слабо замычать и дёрнуть головой.

— А ну, давай! Давай, ещё! Все, хватит нашатыря, теперь воды. Воды быстро, нужно обильное питьё!

Что-то въедливое и раздражающе продолжает упрямо щекотать ноздри, от чего хочется чихать и отворачиваться — но тут в меня вливается пара капель воды, точно такой же, как во сне, из которого меня насильно выдернули. Я припадаю к источнику питья так жадно, как к единственному, что у меня осталось из того прекрасного мира и пью, пью частыми глотками, проливая на себя. Вода течёт по подбородку, по шее, по груди — и я снова чувствую. Чувствую себя и своё тело, и боль, возвращавшуюся вместе с ощущением жизни. Пусть не такой легкой, приятной и идеальной, но настоящей жизни — той, за которую я так боролась вместе с Артуром.

— Артур, — я еле шевелю пересохлыми губами, несмотря на то, что выпила, кажется, целый океан. — Что с Артуром? Дядь Боря? — его я вижу и узнаю, его лицо склонено над моим вместе с лицом незнакомой женщины, которая раздраженно отгоняет от меня всех и каждого.

— Так, пришла в себя, хорошо! Это очень хорошо! А ну, если можешь, скажи, не можешь — кивни, не можешь кивнуть — моргни! Сколько пальцев видишь? А? Сколько? — и она делает указательным пальцем странные движения вокруг моего носа.

— О… один… А что с Артуром?

— А теперь? — она показывает два, сначала вместе, потом разводя их в разные стороны, и затем снова вместе.

— Два. А где Артур?

— Да боже мой, вот пристала со своим Артуром! Ты о себе думай, о себе переживай! И за себя отвечай! Голова кружится? В ушах шумит? Тошнит, может? Что-то из этого есть?

— Дядь Боря? Это вы… дверь открыли? — вместо ответа женщине, бормочу я, стараясь отыскать взглядом лицо Бориса Олеговича. — Я вас помню… Сразу был огонь, а потом вы…

— Да он, он! Позже благодарить спасителя своего будешь! Теперь сделай вдох… Попробуй вдохнуть так глубоко, как можешь… Что чувствуешь? Рези есть? Так, прокашляйся, прокашляйся, — продолжает активная женщина, пока в ответ на ее просьбу вдохнуть поглубже, меня сотрясает приступ кашля, такого сильного, что кажется сейчас вывернет наизнанку. — Все, все, успокойся… Ещё воды дайте! Вот, попей, станет легче. Это все? Глубже вдохнуть не выходит?

— Нет, — отвечаю я докторше, замечая форменную нашивку на ее одежде и что она одета в комбинезон врача скорой помощи. И, несмотря на то, что она делает всё для моего же блага, во мне это вызывает только досаду от того, что мешает выяснить главное

— Дядь Борь… Вы здесь?

— Тут я, тут, Полинка… Не беспокойся. Все в порядке. Уже все в порядке.