Штормовые времена - Мазо де ля Рош

На доходы от своего хозяйства сможет неплохо жить. «Короче говоря, – сказал он, отрезая для нее кусочек меда, – я никогда в жизни не был так сознательно счастлив».

Аделина откусила большой кусок хлеба с медом. Ее глаза сияли.

– Я тоже, – сказала она.

Уилмота это позабавило.

– Бьюсь об заклад, что вы не знали и часа настоящего несчастья.

– Я не собираюсь выставлять напоказ свои горести, – стараясь сохранять достоинство, надменно сказала она и налила себе еще меда.

– Разве я выставляю? – Он слегка покраснел.

Аделина задумчиво на него посмотрела.

– Ну, только что вы сказали, что осознанно счастливы. Вероятно, иногда вы осознанно несчастны. Я не боюсь жизни и никогда не ожидаю худшего.

– Я расскажу вам о себе, – заявил он. – Я не собирался этого делать, но сделаю.

Она с нетерпением подалась вперед:

– О да! Расскажите!

– Вынужден просить вас сохранить это в тайне.

– Буду нема, как могила!

– Очень хорошо.

Он встал, отнес заварочный чайник к печи, добавил воды из чайника. Все еще с ним в руках, он резко повернулся к ней.

– Я женат, – сказал Уилмот.

Она неверяще уставилась на него:

– Да нет! Разумеется, нет!

Он коротко рассмеялся.

– Не думаю, что ошибаюсь. Я не только муж, но и отец.

– Подумать только! То есть вы солгали мне, что холосты?

– Да, я обманывал вас.

– Вы кажетесь закоренелым холостяком.

– Много раз меня называли идеальным мужем.

– Ах, – сказала она с усилившимися ирландскими интонациями. – Кем бы вы ни были, у вас это отлично получается. – И, мгновение подумав, добавила: – Любовником и тому подобным.

– И лжецом!

Она посмотрела ему в глаза.

– Вы собираетесь рассказать, почему лгали?

– Да. – Он подошел к ней и сел рядом.

– Я имею в виду, почему вы скрыли факт вашего брака.

– Да, конечно… Я сбежал.

– Бросили ее?

– Да.

– И ребенка?

– Да.

– Мальчик или девочка?

– Девочка четырнадцати лет.

– Значит, вы давно женаты!

– Пятнадцать лет. Мне было двадцать пять. – Он добавил с неожиданной силой: – Пятнадцать лет страданий!

– Не может быть, что все пятнадцать!

– Не прошло и полугода со дня свадьбы, как я понял, что совершил ошибку. Остальные годы прошли во все большем осознании ее.

Его ладонь легла на стол, на мгновение она накрыла ее своими руками.

– Расскажите мне об этом, – попросила она.

Сквозь открытую дверь были слышны шум реки и шелест камыша. У ворот замычала купленная Уилмотом корова.

– Она хочет, чтобы ее подоили, – сказал он.

– Вы это умеете?

– Мне помогает молодой индеец.

– О как мне нравится это место! – воскликнула Аделина. – Не хочу думать, что вы здесь несчастны.

– Я уже говорил вам, как я счастлив. Но мне не будет покоя, пока вы не узнаете всей правды.

– Вы опасный человек, – заметила она.

– Вы имеете в виду, что говорить правду небезопасно?

– Я смогу это перенести, но так нельзя сказать обо всех женщинах. Возможно, ваша жена не смогла бы.

– Генриетта никогда ничего обо мне не знала. Почти ничего. Она знала, что я занимаю завидное место в большой судоходной компании. Я женился слишком молодым, но работал не покладая рук. Я хорошо разбирался в цифрах. Меня ценили на службе. Наши друзья, то есть друзья моей жены, говорили, что я хороший муж и отец. В этом не было ничего удивительного. Меня хорошо к этому подготовили. А она не оставляла меня в покое. Опрятность, порядок, жизнь, выверенная до мелочей – вот что было ее целью с утра до вечера. Это, и приобретение новых вещей. Только мы покупали одно, как она уже стремилась к другому. Стекло, серебро, ковры, портьеры, одежда – и все требовалось содержать в идеальном порядке. Никаких собак. Две служанки, когда я уехал, было уже две, постоянно что-то мыли и убирали. Но если бы она занималась этим спокойно. Она ничего не делала спокойно. Она говорила не переставая. Она могла часами рассказывать о каких-то банальных светских победах или поражениях или об оплошностях служанки. Если она молчала, то лишь потому, что впадала в холодную ярость, а я не мог этого выносить. Я либо ссорился с ней, чтобы вывести ее из этого состояния, либо кротко уступал. Видите ли, ее характер сильнее моего.

– А маленькая девочка? – спросила Аделина, стараясь соотнести Уилмота с новой картиной.

– Она не маленькая девочка, – раздраженно ответил он. – Это большая девица без всяких привязанностей, невеликого ума. Ее мать была убеждена, что Хэтти унаследовала мои музыкальные способности. Она брала уроки музыки и вечно выстукивала одну и ту же пьесу, всегда с одними и теми же ошибками. Жена вечно болтала, но Хэтти говорила редко. Она просто сидела и смотрела на меня.

– Верно, странная жизнь у вас была, – сказала Аделина. – А что случилось потом?

– Я прикладывал к работе все большее усердие. Меня повысили. Я стал больше зарабатывать, но сумел сохранить это в тайне. Я стал заговаривать с ней о Востоке и о том, как мне хочется туда попасть. При этом я планировал уехать на Запад. Она не могла понять моей внезапной разговорчивости. Моя болтовня ей ужасно докучала. Хэтти же лишь сидела, уставившись на меня, и постоянно сосала леденцы с гвоздикой. Когда я думаю о ней, то вспоминаю запах гвоздики.

– Ах, вам следовало оставаться холостяком! – воскликнула Аделина.

– Это сделало бы меня невосприимчивым к запаху гвоздики? – саркастически спросил он.

– Думаю, вы не приспособлены к семейной жизни. Не то что мой отец. Ему безразличны и запахи, и то, молчит женщина или говорит. У него есть привычка к браку.

– Честное слово, – воскликнул Уилмот, – можно подумать, что вы сочувствуете моей жене!

– Она нуждалась в хорошей взбучке, которая выбила бы из нее дурь. Она была некрасива или хороша собой?

– Хорошенькая, – хмуро ответил он.

– Она следила за собой?

– Да.

– А Хэтти? Хорошенькая?

– Как пудинг с салом.

– На кого же она была похожа?

– На отца моей жены. Он все время нюхал табак, и тот вечно был рассыпан по его жилету.

– Вот, опять вы замечаете мелочи! Возможно, у вас имеется писательский талант.

Уилмот покраснел.

– У меня есть слабые надежды на это.

– Не позволяйте им упасть в обморок! – призвала его Аделина. – Пусть окрепнут! Я не верю в слабые надежды. Не слабые надежды привели меня к Филиппу.

Упоминание имени Филиппа отбило у Уилмота порыв к откровенности. Он почувствовал присутствие Филиппа в комнате и сухо сказал:

– Мне не следовало все это вам рассказывать.

– Почему же нет? Для чего еще нужна дружба?

– Вы меня презираете.

– Могу ли я презирать своего друга? Вы единственный мой друг в этой стране,