В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

— Книгу я пока отложил, — нетерпеливо сказал он, раздраженный бестактностью мисс Хикс. Да уж, эта девочка никогда не зондирует почву…

— Да; я так и думала, — продолжала она спокойно, и он бросил на нее изумленный взгляд.

Что она, черт возьми, еще думает? Он никогда не предполагал в ней способности настолько далеко выглянуть из толстого панциря самоуверенности, чтобы проникнуть в чувства другого человека.

— По правде говоря, — озадаченно сказал он, — пожалуй, я слишком долго и безотрывно сидел над ней; вот почему, наверно, почувствовал необходимость перемены. Видите ли, писатель я лишь начинающий.

Она продолжала безжалостно допрашивать его:

— Но потом… вы, конечно, продолжите работу над ней?

— Даже не знаю. — Он помолчал, посмотрел на сверкающую палубу, на сверкающую воду. — Понимаете, я витал в облаках. Скорей, думаю, мне стоит окончательно забросить ее и попытаться найти хорошо оплачиваемую работу. Чтобы заниматься такого рода литературой, сперва нужно обеспечить себя надежным доходом.

Он тут же разозлился на себя за эти слова. Прежде в отношениях с Хиксами он старательно избегал малейшего намека на нечто подобное, чтобы не почувствовать на себе тяжелую длань их благодеяния. Но медлительные недели безделья расслабили его, и он поддался необходимости облечь в слова свои смутные намерения. Возможно, это поможет придать им бóльшую определенность.

К его облегчению, мисс Хикс ответила не сразу, а когда заговорила, голос ее звучал мягче и с необычной нерешительностью:

— Досадно, что с вашими способностями вы не можете найти какую-нибудь службу, которая оставляла бы достаточно свободного времени для вашей основной работы…

Он иронически пожал плечами:

— Да… нас таких немало, кто охотится за именно такого рода местом.

Ее тон стал более деловым.

— Знаю, его трудно найти — почти невозможно. Но я вот подумала, согласились бы вы, если бы вам предложили занять место…

Она медленно повернула голову, их глаза встретились. За мгновение до того, как его охватил безумный страх, она договорила тем же спокойным голосом:

— Я имею в виду, место мистера Баттлса. Моим родителям совершенно необходим кто-то, на кого они могут положиться. Вы знаете, насколько легкие обязанности… Думаю, жалованье вас вполне удовлетворит.

Ник с облегчением глубоко вздохнул. Секунду она смотрела на него, как в Скальци, — и ему очень понравилось, что она не стала прятать тот взгляд. Но место мистера Баттлса, почему бы нет?

— Бедный Баттлс! — пробормотал он, чтобы выиграть время.

— Ну, у вас, — сказала она, — не будет причин, как у него, бросать работу. Он был жертвой своих художественных пристрастий.

Он с интересом искоса посмотрел на нее. В конце концов, она не знает о том, что он встретил Баттлса в Генуе, и о признаниях последнего. Может, она даже не знает о безнадежной страсти Баттлса. Во всяком случае, лицо у нее оставалось спокойным.

— Почему бы вам не подумать над этим… по крайней мере, хотя бы несколько месяцев? Пока мы не вернемся из экспедиции в Месопотамию? — продолжала она убеждать с едва заметным напряжением.

— Вы ужасно добры, но не знаю…

Она встала с обычной своей порывистостью:

— Да и не нужно решать так сразу. Не торопитесь, подумайте. Отец хотел, чтобы я спросила вас, — добавила она.

Он почувствовал недостаточность своего ответа.

— Конечно, это ужасно соблазнительно. Но я должен подождать, во всяком случае — дождаться писем. Дело в том, что я должен буду телеграфировать с Родоса, чтобы мне их переслали. Я забросил все, даже почту, на несколько недель.

— Все, больше не пристаю, — пробормотала она, бросив на него последний взгляд и отворачиваясь.

С Родоса Ник телеграфировал в парижский банк с просьбой переслать его почту в Кандию; но когда «Ибис» прибыл в Кандию и его почту доставили на борт, в толстом пакете не оказалось ни одного письма от Сюзи.

А почему они должны были быть, если он не написал ей?

Он не написал, нет, — но, сообщая свой адрес банку, он понимал, что дает ей возможность связаться с ним, если она того захочет. А от нее не было никакого знака.

Ближе к вечеру, когда они вернулись на яхту с первой вылазки на берег, на столике в рубке лежала пачка газет. Ник взял одно из лондонских изданий и скользнул глазами по списку светских новостей.

И прочитал:

«Среди гостей, ожидаемых на предстоящей неделе в замке Роан (арендованном на сезон мистером Фредериком Дж. Джиллоу из Нью-Йорка), будут князь Альтинери из Рима, граф Олтрингемский и миссис Николас Лэнсинг, прибывшая в Лондон из Парижа».

Ник отшвырнул газету. Ровно месяц прошел, как он покинул палаццо Вандерлинов и бросился на ночной экспресс до Милана. Целый месяц — и Сюзи так и не написала. Только месяц — а Сюзи и Стреффорд уже вместе!

Сюзи решила ждать Стреффорда в Лондоне.

Новый лорд Олтрингем был со своей семьей на севере, и хотя она нашла по прибытии телеграмму от него, сообщавшую, что он присоединится к ней на предстоящей неделе, еще оставалось несколько дней, которые нужно было чем-то заполнить.

Лондон представлял собой пустыню; лил непрестанный дождь, и Сюзи жила одна в захудалой семейной гостинице, лучшем из того, что она, даже не в сезон, могла себе позволить. Наконец осталась наедине с собой.

С того момента, как Вайолет Мелроуз не удалось осуществить свой план относительно детей Фалмеров, ее интерес к Сюзи заметно ослабел. В прошлом Сюзи Бранч нередко испытывала подобную резкую перемену хозяйкиного настроения, кто бы уж ни привечал ее тогда, и часто — как часто! — уступала и оказывала требуемую услугу, опасаясь того, чем чревато охлаждение отношений. По крайней мере до этого она, слава богу, никогда больше не унизится.

Но когда она торопливо собирала чемоданы в Версале, наскребала на приличные чаевые для миссис Мэтч и прощалась с Вайолет (которая внезапно стала выказывать нежные чувства, увидев, что ее гостья благополучно отправляется на вокзал), — когда она совершала знакомый старый, полный фальши ритуал прощания, в глубине ее души поднялось такое отвращение к скитальческой жизни в вечных поисках приюта, что если бы в тот момент появился Ник и протянул к ней руки, она была не уверена, что ей хватило бы отваги вернуться в его объятия.

Среди лондонского одиночества и неприкаянности жажда независимости разгорелась в ней с новой силой. Независимости в дополнение к обеспеченности, конечно. Ох эта ее ненавистная бесполезная любовь к красоте… вечное ее проклятие, которое могло бы стать благословением, имейся у нее средства удовлетворять и выражать эту любовь! А вместо того стремленье к независимости лишь привело ее в мерзкую спальню отвратительной гостиницы, тонущую в желтом свете дождливого дня, с запахом дыма и капусты из окна, вздутыми обоями, пыльными восковыми букетиками в стеклянных шарах и электрическим светом, столь хитро устроенным из экономии, что, когда включаешь тусклую лампочку на потолке, еще более тусклая у кровати гаснет!