В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

— О, Стрефф… Стрефф! — только и могла она вымолвить; а он весело продолжал:

— Отпробуй это, отпробуй же — и, уверяю тебя, никаких процентов не будет, никаких дополнительных условий. И обещай, что сообщишь, когда примешь какое-то решение.

Она посмотрела в его шутливо щурящиеся глаза. Дружески улыбающиеся в ответ на ее улыбку.

— Обещаю! — сказала она.

Тот час, проведенный со Стреффордом, изменил все ее виды на будущее. Вместо возможной зависимости, вынужденного возврата к прежней жизни, состоящей из компромиссов и уступок, она увидела перед собой — когда решит выбрать их — свободу, силу и достоинство. Достоинство! Странно, какой вес это слово обрело для нее. Она смутно чувствовала значимость достоинства, чувствовала необходимость его присутствия в глубинах души даже в дни беспечной юности, когда так мало жертвовала суровым божествам. А с той поры, как она стала женой Ника Лэнсинга, она осознанно признала это, страдала и мучилась, когда изменила его мерилу. Да, брак со Стреффордом даст ей это чувство самоуважения, которое в таком мире, как их мир, могут обеспечить лишь богатство и положение в обществе. Если по психологическим или нравственным причинам она не в состоянии добиться независимости любым иным способом, предосудительно ли будет пытаться добиться этого на таких условиях?

Конечно, всегда существовал шанс, что Ник вернется, увидев, что жизнь без нее так же невыносима, как для нее невыносима без него. Если бы так случилось — ах, если бы случилось! Тогда бы она перестала вперять взгляд в будущее, успокоилась настоящим и погрузилась в него до полного самозабвенья. Тогда ничего не имело бы значения — ни деньги, ни свобода, ни гордость, ни ее драгоценное внутреннее чувство собственного достоинства, если бы только она вновь оказалась в объятиях Ника!

Но его ледяное письмо, высокомерная открытка Корал Хикс показывали, как ничтожен шанс такого выхода. Сюзи поняла, что даже прежде, чем Ник узнал о ее сделке с Элли Вандерлин, он втайне тяготился если и не своей женой, то по крайней мере той жизнью, которую принудила его вести их женитьба. Его страсть была недостаточно сильна — всегда, — чтобы перевесить его предубеждения, сомнения, принципы или то, что человек предпочитает называть принципами. Чувство собственного достоинства у Сюзи могло разгореться, как свеча, от пламени ее любви, у него же оно было не столь легко воспламеняющимся. При последнем их разговоре она ощутила, что навсегда разрушила внутреннюю гармонию их отношений.

Что ж, ничего не поделаешь, и вина за это, несомненно, лежала не на ней и не на нем, а на мире, в котором они выросли, на презрении к его морали и материальной зависимости от него, на небезусловной талантливости Ника и ее небезусловной принципиальности, на недостаточной их обоих внутренней стойкости, которая не позволяла им сопротивляться и даже быть достаточно гибкими, чтобы поддаваться, но не сдаваться окончательно. Она размышляла об этом на обратном пути в Версаль, размышляла всю бессонную ночь у себя в комнате, и на следующее утро, когда домоправительница принесла ей поднос с завтраком, сомнительно взбодрилась, приняв решение, хотя и без энтузиазма, относительно своих дальнейших действий.

Она сказала себе: «Если к этому времени через неделю от Ника не будет письма, то напишу Стреффу…» — и неделя прошла, а письма все не было.

Уже три недели миновало с тех пор, как он оставил ее, и от него по-прежнему не было ни словечка, кроме той записки из Генуи. Она заключила, что, предполагая ее отъезд из Венеции, он написал ей через их парижский банк. Но хотя она немедленно уведомила банк о перемене адреса, никакого сообщения от Ника ей так и не пришло; и она с горечью улыбалась, думая о том, какие трудности он, несомненно, испытывал, сочиняя обещанное письмо. Ее собственная корзинка для бумаг в первые же дни была полна клочков неоконченных писем; и она сказала себе: если им обоим так трудно писать, то это, возможно, потому, что им больше нечего сказать друг другу.

Тем временем дни в доме у миссис Мелроуз текли как обычно, когда для Сюзи Бранч, жившей под крышей богатых друзей, время тянулось от одного до другого эпизода ее шаткого существования. У нее был большой и разнообразный опыт подобной жизни в гостях, так что она остро чувствовала реакцию своих временных хозяев, и в данном случае она сознавала, что Вайолет едва ли замечает ее присутствие. Но если ее не более чем терпели, она, по крайней мере, не чувствовала, что стесняет хозяйку дома; когда о тебе забывают, значит ты хотя бы никому не мешаешь.

Вайолет, как обычно, не сидела на месте, поскольку абсолютная праздность побуждала ее к беспорядочной активности. Нат Фалмер вернулся в Париж; но Сюзи предполагала, что его благодетельница по-прежнему постоянно бывает в его обществе и что когда миссис Мелроуз уносится на своем бесшумном авто, то, как правило, на новую схватку Фалмера с искусством. В таких случаях она иногда предлагала Сюзи отвезти ее в Париж, и они посвятили несколько долгих и лихорадочных утренних часов посещению портних, у которых Сюзи чувствовала, как постепенно покоряется знакомым чарам, источаемым грудами роскошных одежд. И когда меха, и кружева, и парча отбрасывались и возвращались вновь и наконец становились предметом небрежного выбора, казалось невероятным, будто что-то, кроме мимолетной прихоти, играет роль в решении, брать все или ничего не брать, или что любования может быть достойна любая женщина, не настолько состоятельная, чтобы выбирать, не оглядываясь на стоимость вещи.

Как только она оставалась в одиночестве, и снова на улице, злокачественный туман рассеивался и дневной свет вновь наполнял душу Сюзи; и все же чувствовалось, как прежний яд медленно проникает в ее существо. Чтобы избавиться от него, она в один прекрасный день решила навестить Грейс Фалмер. Любопытно было узнать, как бесшабашная спутница черных дней Фалмера несет груз его благоденствия, и она смутно чувствовала, что встреча с человеком, который никогда не страшился нищеты, вдохнет в нее свежие силы.

Однако душная общая комната пансиона, где она ожидала, пока горничная с неохотой ходила по всему дому, пронзительно вызывая миссис Фалмер, не производила желаемого впечатления. Одно дело, если бы Грейс терпела подобное жилище, как когда-то, когда им с Фалмером не приходилось особенно выбирать, но жить здесь, пока он наслаждался неизменным блеском Версаля или разъезжал от шато к картинной галерее в авто миссис Мелроуз, — для этого надо иметь мужество, какого, чувствовала Сюзи, у нее не найдется.

— Моя дорогая! Я знала, что ты навестишь меня, — послышался с лестницы радостный голос Грейс, и в следующее мгновение она уже прижимала Сюзи к своей взъерошенной персоне. — Нат не мог вспомнить, давали ли мы тебе наш новый адрес, хотя и обещал, что даст, когда был здесь в последний раз.

Не отпуская Сюзи, она отстранила ее и стала рассматривать сияющими близорукими глазами: все та же старая растрепа Грейс, такая невнимательная к своей запущенной красоте и растраченной молодости, такая радостная, рассеянная и размашистая, что, казалось, вместе с ней в небольшой душный салон пансиона перенеслась бурная атмосфера нью-гэмпширского бунгало.