В лучах мерцающей луны - Эдит Уортон

— Дорогая, у тебя есть какие-то особые планы… я имею в виду, на следующие несколько месяцев?

Сюзи покраснела: ей была знакома эта старая интонация и она полагала, что понимает, чего следует ждать.

— Планы? Какие-нибудь… я сама сбегáю отсюда послезавтра… очень вероятно, на джиллоувские болота, — поспешила она объявить.

Вместо выражения облегчения, которое она ожидала увидеть на напряженном лице миссис Мелроуз, та поморщилась в ужасной досаде:

— Действительно? Как плохо! Вы уже окончательно определились?..

— Я — да, — решительно ответила Сюзи.

Вайолет вздохнула:

— Очень жаль. Видишь ли, дорогая, я собиралась просить тебя остаться спокойно пожить здесь и присмотреть за детьми Фалмера. Мы с Фалмером на следующей неделе собираемся поехать в Испанию — я хочу быть рядом с ним, когда он будет все изучать, знать его первые впечатления; это такой изумительный случай — присутствовать при его встрече с Веласкесом! — Она замолчала, захлебнувшись восторгом. — И понимаешь, поскольку Грейс Фалмер рвется поехать с нами…

— Понимаю.

— А у них пятеро детей… такая проблема, — вздохнула благодетельница. — Если бы ты была свободна, знаешь, дорогая, пока Ник путешествует со своими друзьями, я могла бы по-настоящему тебя отблагодарить…

— Ужасно мило с твоей стороны, Вайолет; только я не смогу — так уж получилось.

Ох, какое это облегчение — найти в себе силы ответить вот так: весело, твердо и даже правдиво! Присмотреть за детьми Фалмеров, вот уж действительно! Сюзи помнила тот августовский день в Нью-Гэмпшире, когда она и Ник сбежали от них. И сейчас предложение Вайолет вызвало в ее воображении мгновенную спасительную картину: уходят годы, она теряет свежесть юности и новизны, ее все чаще используют как палочку-выручалочку, как подмену, письмоводительницу, посредницу, гувернантку при детях или компаньонку. Ей пришли на память несколько пожилых знакомых женщин, пенсионерок в кругу, куда она сама входила, которые еще продолжали носить их ливрею, принимать их позу, болтать на их жаргоне, но уже давно были безжалостно переведены в разряд муравьев-рабов. Ни за что на свете не станет она одной из них.

У миссис Мелроуз вытянулось лицо, она посмотрела на Сюзи с печальным недоумением обладательницы миллионов, для которой непостижимо все, что нельзя купить.

— Не понимаю, почему ты не можешь изменить свои планы, — пробормотала она с легким упрямством.

— Ну, видишь ли… — Сюзи помолчала, медленно улыбаясь про себя. — Так вышло, что это не только мои планы.

Миссис Мелроуз помрачнела. Непредвиденное осложнение в виде участия миссис Фалмер в путешествии явно раздражало ее, а это новое препятствие ее приготовлениям и вовсе поколебало в ней веру в божественный порядок вещей.

— Не только твои? Но ты, конечно же, не позволишь Урсуле Джиллоу диктовать тебе?.. Вот мои нефритовые сережки; те, что тебе нравятся, как ты на днях сказала… Фалмеры со мной не поедут, пока не будут спокойны за детей; весь план рушится. Сюзи, дорогая, ты всегда была слишком бескорыстной; мне очень неприятно видеть, как ты жертвуешь собой ради Урсулы.

Улыбка задержалась на лице Сюзи. Когда-то она могла бы обрадоваться шансу добавить нефритовые сережки к коллекции, уже обогатившейся сапфирами Элли Вандерлин; еще недавно ее возмутило бы это предложение, как оскорбление новообретенных принципов. Но уже один простой факт, что с этого времени, если сделает такой выбор, она может оказаться совершенно вне досягаемости подобных взяток, позволил ей взглянуть на них снисходительно. О, благословенная нравственная свобода, которую дарует богатство! Она вспомнила восторженное восклицание миссис Фалмер: «А самое замечательное, что не нужно ничего изобретать, на всем экономить и постоянно в чем-то отказывать себе!» Да, лишь на таких условиях можно говорить, что ты сама себе хозяйка. Это чувство независимости позволило ей дружески ответить:

— Если бы я могла тебя выручить, Вайолет, я сделала бы это и без подарка. И как ты говоришь, нет никакой причины мне жертвовать собой ради Урсулы — или кого-то другого. Только действительно… — Она перевела дух и — как в омут головой: — Я еду в Англию, потому что обещала встретиться с другом.

Ночью она написала Стреффорду.

Растянувшись под навесом на палубе «Ибиса», Ник Лэнсинг бросил взгляд на удаляющиеся скалы Мальты и вновь погрузился в книгу.

Прошло уже почти три недели его наркотического пребывания на «Ибисе». Наркотик был двух родов: видения проплывающих пейзажей, смутно встающих среди морской синевы, чтобы снова исчезнуть, и видения, порожденные томами, днем и ночью громоздящимися у его локтя. Ибо впервые за несколько месяцев у него под рукой была настоящая библиотека, именно научная библиотека и в то же время разнообразная, по какой тосковала его неугомонная и нетерпеливая душа. Он сознавал, что книги, которые он читал, подобно мимолетным пейзажам перед его глазами, были просто формой обезболивающего: он глотал их с неосторожной жадностью страдающего, который стремится лишь унять боль и отключить память. Но их действие начинало сказываться появлением нравственной апатии, которая, конечно в сравнении с жестокой болью первых дней, была почти приятна. Это был именно тот наркотик, в котором он нуждался.

Возможно, нет такой вещи, о которой у нормального человека существовало бы более определенное мнение, чем та, что бесполезно писать письмо, если тебе трудно его писать. В короткой записке, которую он послал Сюзи из Генуи, Ник сообщил, что она снова получит от него известие через несколько дней; но когда несколько дней прошло и он стал подумывать, что следовало бы выполнить обещание, нашлось полсотни причин, чтобы отложить это на потом.

Существуй какие-нибудь практические вопросы, которые надо обсудить, тогда другое дело; он и суток не вытерпел бы, если бы подумал, что она испытывает денежные затруднения. Но относительно денег все было давно улажено. Во-первых, она могла распоряжаться их общим скромным состоянием. Когда они поженились, скудные поступления, выплачиваемые не очень регулярно агентом, который годы управлял убывающей фамильной собственностью Ника, были переведены на нее: это был единственный свадебный подарок, который он мог сделать жене. А свадебные чеки все были на ее имя. Так что «деловых» поводов писать ей не было; а когда возникли поводы иного порядка, одна мысль о них приводила его в оцепенение.

Первые несколько дней он упрекал себя в инертности; затем стал искать причин для ее оправдания. В конце концов, такая его выжидательная политика может оказаться наиболее выигрышной — для них обоих. Он оставил Сюзи потому, что не мог выносить условий, на которых, как он обнаружил, предстояло основываться их совместной жизни; и сказал ей об этом. О чем еще было говорить?

Ничто не изменилось в положении каждого из них; если они вновь сойдутся, это будет лишь возобновлением прежней жизни; а это чем дальше, тем все больше казалось ему невозможным. Он еще не достиг той точки, когда разрыв видится неизбежным, но, когда бы ни вспоминал их прошлую жизнь, с ужасом отвергал всякую попытку вернуться к ней. Пока длилось это состояние души, казалось, ему нечего добавить к тому письму, которое уже было написано, кроме, конечно, известия, что он отправился в круиз с Хиксами. А он не видел неотложной надобности сообщать об этом.