Лик избавителя - Наталия Ломовская

– А ты не видишь? Принеси веник и тряпку, убери осколки, вытри пролитое! Все тебе нужно говорить! Дебил! Сам никогда не догадаешься! Отдохну ли я когда-нибудь!

– Да, мама.

Глеб повернулся и ушел, так же шаркая тапочками. Вернулся. Собрал в совок осколки чашки, вытер пол. Все это время Стася молчала, а женщина сверлила сына пристальным взглядом, словно ожидая промаха. Но убирал он, вероятно, вполне удовлетворительно, потому что на сей раз замечания не последовало.

– Теперь можешь идти, не мешайся тут. У нас с Настенькой серьезный разговор, – заявила наконец женщина, и Глеб посмотрел на Стасю, будто впервые в жизни ее увидел.

– Чего встал?! – крикнула на него женщина, и он поспешно ушел.

– Наградил бог сыночком, – пожаловалась она Стасе. – Дурак дураком, только что тряпку не сосет! Всю жизнь с ним мучаюсь! Вот помру я, что с ним станет?

Стася молчала. Она не знала, что станет с Глебом после смерти его матушки. Ей бы со своей участью разобраться!

– Ладно, давай вернемся к нашим делам, – продолжила женщина, отхлебнув из чашки. Поморщилась. Отвар, наверное, очень горький. – На чем мы остановились?

Стася запомнила, что остановились они на «старой суке», но упоминать об этом было как-то неловко.

– На том, что вы знали мою бабушку.

– О да! Твоя бабушка! Твоя бабушка была первостатейной стервой! Все поголовно считали ее белой и пушистой, а она виртуозно предавала людей, просто использовала их и выбрасывала! И знаешь, мне в ней это нравилось. Но ей не стоило проделывать этот фокус со мной! Змея! Предательница! Тварь!

– Слушайте, почему я должна вам верить? Может, вы вовсе и не знали Люсю! Может быть, вы все врете?

– Вот как? – переспросила странная женщина и снова завопила: – Глеб! Принеси альбом!

Глеб явился на зов с громадным фотоальбомом. Положил его на колени матери и удалился.

– Вот, вот, смотри, – лихорадочно листала она страницы. – Вот! Нашла!

Легко вспорхнув с отчаянно заскрипевшего кресла, женщина ткнула Стасе в лицо фотографию.

– Смотри! Вот твоя бабка! Она?

Стася перехватила левой рукой снимок, вгляделась. Солнечный яркий день, у дверей Вагановского училища стоит группка девочек. Вот и молодая, очень красивая Люся в белом платье. Стася помнила этот снимок, такой был и у них дома…

– Ну! – поторопила ее сумасшедшая. – Она? Говори? А рядом с ней – я! Узнаешь?

Девочку, приткнувшуюся к Люсе, можно было узнать в расхристанной, совершенно безумной и явно больной женщине только по пышному облаку золотистых волос.

– Это я. Клара Грановская. Я, лучшая ученица курса! Будущая звезда! Она говорила тебе обо мне? Хотя бы раз упоминала?

– Нет, – честно ответила Стася. Люся преподавала в Вагановском училище много лет подряд, учеников у нее было, как говорится, не купить… Стася подумала так и поправилась: – Не припомню, может, и рассказывала.

– Во-от, – наставительно подняла палец сумасшедшая. – Вот, и ты такая же, как твоя бабка, только без ее дарований. «Не помню», – передразнила она Стасю. – «Не помню»… Так и она обо мне забыла, с глаз долой – из сердца вон! А я же девчонка была! Ду-урочка! Мамка за руку в училище отвела, танцуй, говорит, дочка, авось в люди выбьешься! А там такие крали, что где мне до них! Да и Люся твоя, холеная, прохладная, в бриллиантах вся! У меня головка и закружилась! Были у нас такие, на машинах возле училища караулили, высматривали. Любители… Стала я с одним встречаться, у него машина, в Париж, говорил, поедем, вся в золоте, значит, будешь… А сам сделал дело, да и свалил! Сунул денег пачку, говорит, разберись, чтоб этого не было! Не вздумай, говорит, кому сказать, жива не будешь! А я и идти не знала куда, да меня без матери и не приняли бы! Деньги-то его мы с подружками прогуляли, да. Пломбир с шампанским заказывали… Может, он у меня с шампанского дурак-то такой?

– Кто?

– Да Глеб, Глебка! Я ж его едва не на сцене родила, всего на седьмом месяце! Думала, экзамены сдам, в труппу меня зачислят, а там уж попробуй выгони! Думала, танцевать буду… Прославлюсь… Придет он ко мне тогда, на брюхе приползет, а я только рассмеюсь ему в морду бесстыжую! Не по-моему вышло, а все из-за бабки твоей! Это она… Из-за нее! Мать меня поедом ела, отец шлюхой честил, брат разговаривать перестал… С ребенком никто не помогал, ни одна сволочь! Кормить, говорят, тебя будем, из дома не выгоним, но хорошего не жди. А я больная после родов и с тех пор хвораю, привязалось ко мне, и Глеб скудоумным родился, и помочь-то мне некому! У-у-у! – взвыла она как волчица и подняла руки к лицу, ущипнула кожу на лице и стала рвать ее, царапать, выкручивать эту пергаментную, тонкую кожу. – Бабка же твоя и не вспомнила обо мне! Ни разу! И тогда… тогда…

И снова этот леденящий душу вой.

В комнату ворвался Глеб.

Он схватил женщину поперек тела, прижал к себе, невзирая на ее протестующие крики, на вой, на удары, которыми она осыпала его. Поднял ее и понес прочь. А она все кричала.

Наконец стало тихо.

– Глеб! – позвала Стася негромко. И еще раз, осмелев: – Глеб!

– Чего тебе?

Он стоял на пороге, Стася его не видела.

– Подойди сюда, пожалуйста. Мне надо тебе кое-что сказать.

Она не надеялась, но он подошел.

– Глеб, скажи, почему я здесь? Для чего ты меня сюда привез?

– Ты что-о! – воскликнул охранник клиники «Имплант». – Разве это я тебя привез! Я тебя, наоборот, предупредить хотел! Говорил я тебе тогда у «Импланта», чтобы ты домой шла и дурью не маялась? Ну? Говорил. А ты морду кирпичом состряпала. Надо было меня слушать. Я только в коридор тебя вывел, а там все мать сделала. Я ж пост не мог оставить, чудачка, – пояснил он как нечто само собой разумеющееся. – Это мать тебя приволокла.

– По-моему, она и котенка унести не в силах.

– Ну! Она сильная. Это только кажется, что она на ладан дышит. И потом, ей помогают. Она, знаешь… Из этих!

– Из каких? – переспросила Стася.

– Мне об этом говорить нельзя, – покачал головой Глеб. – Мать разозлится, если узнает, что я к тебе заходил. Ух, и строгая она у меня! Молодец. И ты молодец. Как же тебе выбраться-то удалось? Видно, она попустила. Но сейчас она спит. Я ей таблетку дал. Ей доктор таблетки прописал, а она не пьет, отварами лечится. Таблетки все вам достаются.

Скажите, какое благодеяние!

– Глеб, но зачем мы здесь? Я – ладно, я уже поняла, у нее какие-то счеты к моей бабушке, хотя при чем здесь я, да и Люся уже умерла… А девочки за что страдают?

– Они ей нужны, – доверительно шепнул Глеб. – Ты ей нужнее всех, но они тоже нужны. Нужно, чтобы они страдали.

– Вы сумасшедшие… – пробормотала Стася.

– Что ты! – возразил ей Глеб. – Ты не смотри, что мать такая… кричит, и вообще. У нее не голова, а академия наук! Я-то дурак, знаю. Мать намучилась со мной. Даже таблицу умножения выучить не мог. Она меня била, только тогда я запоминал. Со мной только так, – похвастался Глеб. – Тебе ее не понять. Ее никто не понимает, потому что она не такая, как все. И я не такой, как она. Но ты не думай, она не одна такая. Их много. И все ее слушаются, все ее уважают.