Лик избавителя - Наталия Ломовская

Не переставая болтать, Глеб достал из кармана ключик и разомкнул браслет. Стася, шипя сквозь зубы, растерла запястье, а Глеб ждал, смотрел себе под ноги и все говорил. Тогда Стася опрометью сорвалась с дивана и понеслась к дверям.

Она бежала по страшно захламленному коридору. Гремели тазы, со стены срывались санки и велосипедная рама, под ногами перекатывались стеклянные банки. Глеб не бросился в погоню, даже не встал с дивана. Он только смеялся, пока Стася бежала, а когда она оказалась у двери, крикнул:

– Куда ты лезешь? Там у нас двое лежат!

Как в страшном сне, Стася потянулась к ручке двери, но руку ее перехватили. Стася почувствовала горячую ладонь, стиснувшую ее предплечье, но когда посмотрела туда, ничего не увидела. Там не было руки. Никто ее не держал. И все же она не могла сделать ни шага, только болтала ногами в воздухе. Теперь кроме собственного, со свистом рвущегося из груди дыхания она слышала еще чье-то дыхание, еще чьи-то шаги, чувствовала запах немытых тел, чувствовала грубые прикосновения к своему телу. И дышащая, зловонная, похабно хихикающая пустота несла ее обратно к проклятому дивану, к открывшему объятия Глебу.

– Ты мне не поверила, – сказал он с упреком. – Зря ты мне не поверила.

Он снова приковал ее к батарее и ударил по щеке. Несильно, совсем без замаха, но и от этого лицо Стаси взорвалось болью. Боль милосердна, боль прекрасна, боль – это огненная река, уводящая тебя в другой мир, подальше от всего темного, злого, непонятного…

Люся сидит на крылечке из белого песчаника, у ее ног валяется на спине, изнемогает от счастья белый щенок.

– Вот и ты, принцесса, – говорит она, поднимая на Стасю лучащиеся нежностью глаза. – Не очень-то хорошо идут дела, так?

– Так, – соглашается Стася, присаживаясь рядом с ней. – Где мы?

– Не знаю точно, – усмехается Люся. – Со свойственным мне легкомыслием я об этом не задумывалась.

– Наверное, это рай? – задает Стася наводящий вопрос.

– Не знаю, принцесса. Не ад, и на том спасибо. Полагаю, что нахожусь в специально созданной для меня иллюзии. Я всегда жила в иллюзии, питалась иллюзиями… Знаешь ведь, такие, как я, не умирают в общепринятом смысле этого слова. Мы просто уходим… А потом оказываемся там, где хотим быть. Там, где нам было изначально обещано.

– И я тоже… окажусь? Кто это – такие, как ты?

– Ты… не знаю. У тебя есть выбор. Всегда есть выбор. Но я бы тебе не советовала. Проживи человеческую жизнь, Стасенька. Вот тебе мой совет. А кто мы такие… Сложный вопрос. Я сама знала не все и узнала слишком поздно. Люди особой породы. Я приняла это. Прими и ты.

– Я никакой жизни не проживу, если не выкручусь… оттуда.

– Вот это справедливо.

– Кто она? Ты ее правда знаешь?

– Правда. Несчастная девочка. И я перед ней действительно виновата. Должна была найти ее тогда, помочь ей… Но родилась ты, потом погибли твои родители, и за своим горем я забыла о ней. Разумеется, это ее не извиняет. Месть – фи, как мелко. Но ее интересует не только месть. Она стремится к власти. Смешная! Властвовать над призраками? Повелевать хаосом? Разве это возможно? Она больна и безумна. Ей пришло в голову, что ты стоишь между ней и ее могуществом. К тому же она слишком буквально восприняла сказанные когда-то мною слова. Я не знала силы своих слов, не знала, что они могут исполниться. Теперь Клара уверена, что может прожить еще одну жизнь… в твоем образе. Но ты не бойся. Она сама не знает толком, как это сделать, да и потом… Твой друг уже в пути. Он задерживается, путается, сомневается, но успеет вовремя. А я его потороплю.

И в руках Люси вспыхивает румяным боком яблоко. Плод оставленного рая! Причастие жизни! Залог спасения!

– Тим!

– М-м-м…

– Тим, проснись. Пожалуйста.

Какого черта?

Сознание пробуждалось медленно, словно поднималось на поверхность из вязкой бездны сна. Пошевелиться было тяжело, будто под водой.

– Тимур!

Ах да, он не дома. Он остался ночевать у Нины. Нина всегда обижалась, когда он уезжал ночевать к себе. Она никак не демонстрировала этого, даже напротив, старательно скрывала, но он знал, видел эту обиду. Обида билась у нее над головой как оранжевая струна. Он положа руку на сердце не мог понять этой обиды. Неужели Нине так необходимо спать рядом с ним? Терпеть в своей постели тяжелое, беспокойное мужское тело? А он ведь еще и храпит. Потом наступит утро. Мучительное утро. Неловкое пробуждение – оба всклокоченные, с заспанными глазами, с дурным привкусом во рту. Неловкая толчея у дверей ванной комнаты. Он примет душ, опасливо косясь на вереницу синеньких утят на бортике ванной, и все равно не почувствует себя достаточно чистым.

Мыло будет пахнуть сиренью, шампунь – ванилью, полотенце – Ниной. Вчерашняя рубашка, несвежие носки, пегая щетина на подбородке. Нина не без кокетства предложит ему бритву – легкомысленный розовый прибор с прозрачной, как леденец, ручкой. Его передернет, и он предпочтет остаться как есть. А потом еще завтрак!

Нина, похоже, всецело полагается на расхожую истину про то, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, ему же кажется нелепым этот анатомический казус. На завтрак будет яичница из трех яиц, жирная, лопнувшая сарделька, ломти булки с маслом и сыром, кофе с молоком. От непривычной пищи у него забурчит в животе. Дома он довольствуется на завтрак овсянкой на воде, пьет зеленый чай.

А потом придет мама Нины – она живет в квартире напротив. Эта почтенная женщина приведет двухлетнего внука, который провел эту ночь у бабушки. Нина, конечно, не пустит свою матушку дальше прихожей, но и из кухни он услышит несколько слов, которые предпочитал бы не слышать. «Одного-то уже прижила», «пусть женится сначала», «завтраков на всех не напасешься».

В общем, он знал, что ничего хорошего утро не сулит, и все равно остался. Оранжевая струна билась так сильно, что, казалось, вот-вот лопнет, и Тимур понял – стоит ему выйти за дверь, как Нина примется рыдать. Не напоказ, не на публику, она будет рыдать по-настоящему и биться головой о спинку дивана. И потом не простит ему этих слез, одиноких, ночных, безутешных. Никогда. А он не хотел, чтобы Нина ему чего-то не прощала.

Но, пожалуй, пробуждение случилось раньше, чем он мог рассчитывать. В квартире было темно. Нина трясла его за плечо.

– Тим, проснись! К нам кто-то залез! Я слышала, как открывается входная дверь! Наверное, воры! Тимур, мне страшно!

«Вот уже и «к нам», – спросонья подумал Вагаев.

А вслух сказал:

– Нина, но…

– Тш-ш! – зашипела она. – Слушай!

В ее голосе было столько неподдельного ужаса, что он проснулся окончательно.