Страх (сборник) - Валерий Белкин

Сын охотника на медведей пал, пронзенный мечом врага в спину, на мертвого врага.

Сын охотника на волков положил десятки всадников, пока не рухнул под стрелами, ибо разбежались враги в страхе, луки натянули и пустили смерть в мальчишку.

Сын пирожницы взмахнул мечом раз, два – повис на копьях. Враги подняли тело, детское, слабое, бросили на трупы сородичей – пусть порадуются.

Сын вдовы красавицы, что жила напротив Алена, юркий, глазища черные, весело укладывал врагов направо и налево, ничего они не могли сделать с мальчишкой, смех его заглушал вопли и стоны. Притащили от ворот катапульту коротконогие, заложили в нее шар из сена смоляной, подожгли и выстрелили. Сгорел мальчик.

Внук одинокой старицы, подметавшей мостовую у восточных ворот, орудовал успешно и копьем, и мечом, щит обрушивал на чужаков. Хорошо положил их, пока ни сгрудились плоскоголовые, ни поставили тяжелые прямоугольные щиты вокруг пацана, ни надвинулись вплотную и ни сразили.

Полковник Ритус воскликнул бы, останься в живых: «Они умерли с честью!»

Нет, полковник, они просто умерли.

Да и сам ты пал, насели на твои плечи, на твои руки ни много ни мало с десяток кривоногих пришельцев, усмехнулся и отправился к предкам с вестью о гибели крепости-города, пупа земли.

– Э, парень, с дороги, – раздался голос сверху.

Ален открыл глаза: великан нетерпеливо переминался с ноги на ногу, его родичи, шагая по трупам, далеко ушли из города.

– Ты что делаешь?

– Что?

– Вы что делаете, – напрягая легкие, закричал во весь голос Ален, – куда идете, наши защитники.

– Выбей, парень, дурь из головы: никто ничего для вас не строил, вы заняли место. Мы вам не мешали, ну ладно, пропусти, малыш.

– Где пришельцы из космоса?

– Кто?

Великан расхохотался, перешагнул стену и пропал в ночи. Ален притулился к стволу дерева.

– Ну вы довольны? – воззвал к высшим силам.

Ни звука в ответ.

– Боги, боги, пусть буду я ходить по утоптанному кругу, пусть другие находят иные миры и радуются, но пусть все останется так, как было. Боги, боги, верните город!

Подняли его небожители над землей, глянул он, сердце исполнилось скорбью: крепость пылала, дома рушились, всадники теснили живых от паука к центру, от северных ворот гнали остатки тоже к центру, там стояли на телегах огромные клетки.

– Отец мой, если любишь меня, помоги, спаси тех, кого люблю.

Река Айдес остановилась в течении, помедлила, и выросла огромная пенистая волна, вознеслась до небес и помчалась на город, вторая, третья…

– Топи, топи их всех, – раздался хохот, – молодец, сын бога реки, я всегда верил в тебя.

Эндрю летел рядом, возбужденно размахивал костылем и заливался смехом.

– Топи их всех, топи: и плохих, и хороших – заслужили, – злорадно подмигнул и закувыркался в воздухе, наслаждаясь полетом…

Близился восход солнца, проглянули снежные вершины гор, Эндрю скрылся за ними, махнув на прощание рукой. Вода схлынула, у одного берега реки возникли леса, на другом восстали стены и башни крепости, белые здания, прямые широкие улицы, сбегающие к центру, где высился храм. Рядом бил фонтан.

И ни души, ни движения, ни звука.

– Тебе не холодно, братец?

– Нет, спасибо, огонь греет: поблагодарил лес. дерево за тепло?

– Не сомневайся, я скиталец на земле, как и она в космосе, мы с ней заодно, поклонюсь ей, водам ее, лесам ее – примет и простит.

– Страшный месяц Артемиус.

– Да, вероломный.

– Почему Бог так суров?

– Он не суров, он справедлив, человек сам решает, что выбрать из посылаемого Богом. И брать надо по силам своим. В Шудуле народ чтил одну легенду.

В возрасте 40 лет у орла когти становятся слишком длинными и гибкими – не может схватить ими добычу. Клюв становится слишком длинным и изогнутым – не может есть. Перья на крыльях становятся слишком густыми, тяжелыми – мешают летать. И остается выбор: либо умереть, либо возродиться в невыразимых страданиях, длятся они 150 дней.

Орел летит в гнездо на вершине горы, там бьется клювом о скалу, пока клюв ни разобьется и ни слезет. Ждет, пока не отрастет новый клюв, вырывает когти. Отрастают новые когти, и он выдергивает оперение на крыльях. И тогда, после 5 месяцев боли, мучений, с новым клювом, с новыми когтями и оперением орел возрождается и живет еще 30 лет.

Так и человек делает выбор: или в муках воскреснуть, или сгинуть от страха…

Затрещали поленья, высоко взвилось пламя, рассыпались искры – Ален отпрянул, огонь мог опалить лицо. Вспомнились падающие на город звезды, и слезы полились по лицу.

– Ну что ты, что ты, братец мой!

– Скажи, простят ли меня те, что погибли вчера, скажи?

– Уже простили, ты избавил их от мук.

– Значит, я спаситель?

– Да, братец. И не плачь, плохо им от твоих ненужных слез. Поверь: пройдет зима, придет весна, за ней лето – все вернется…

– А я? Где буду я?

– Там, где и все.

Грузная ворона с трудом умостилась на ветке, несколько раз ее качнуло, она вцепилась натруженными когтями за кору в лист клювом – устояла. Ну вот, вроде все успокоилось.

Тяжело вздохнула и подумала: «На что я потратила свою жизнь, на что?» – устало прикрыла глаза.

Ничего не хотелось: ни смотреть, ни слушать, ни думать.

Может, простыла?

Ах, ерунда, при такой-то погоде.

Повела головой кругом, все знакомо до боли, родное все, с закрытыми глазами может лететь – не промахнется, любую ветку найдет, на поляну заскочит, ягоду поклюет.

Вздохнула, походила по ветке, хотела прокричаться по привычке, но передумала: чего людей пугать. Время вечернее, место элитное, народ известный живет, на машинах разъезжает, ресторанчики всюду, кафе, уютные домики и, конечно же, мешки, мешки, мешки с обилием сытных вещей, ешь – не воруй!

Брезгливо передернулась, в мешках гадость недоеденная, недопитая, недообглоданная, вынуждена была довольствоваться!

Нет, нет, на что потратила жизнь!

Она же была смелая в юности, дерзкая ворона.

Проснувшись, с восторгом впивалась взором в видимое и невидимое, взлетала и упоенно ощущала упругость воздуха и силу крыла, жадно, со вкусом утоляла голод тем, что дарила улица, с удовольствием бранилась с подругами, нарочито высокомерно следила за бреющим полетом городских воронов, может, заметят.