Страх (сборник) - Валерий Белкин

Многие знали ее.

Смотрите, смотрите, вон она летит! Интересно, интересно, на кого она пике сделает?

А на кого она пике делала? Только на тех, кто чем-то обладал. В жизни не каждый может чем-то обладать, и поэтому она за короткий срок научилась их выискивать, обладателей.

Гордое имя дали ей: «Пике».

Усмехнулась.

И мальчишки, и взрослые специально собирались утром посмотреть на великолепнейшее представление.

Начиналось просто.

Шел по дороге прохожий, спешил на работу или еще куда, на свидание, может быть, хотя в такое время все заняты делами, работой, учебой.

Придумали тоже – учиться, и кому это надо – учиться, как посмотрит в окна школы, там дети сидят день-деньской, бедные ребятки!

Учатся воле на воле, а там сплошная неволя!

Так вот, она парила и сверху наблюдала.

Итак, он шел.

Зрители ждали, что будет дальше, он, ничего не ведая, с аппетитом поедал, очень вкусно поедал мясо с хлебом, с овощами и под соусом!

Ворона делала несколько кругов, останавливалась и стремительно обрушивалась на жертву. Своим клювом, железным клювом, раздирающим и хватающим все, что попадалось, вырывала из рук ошалевшего прохожего пищу и вихрем уносилась прочь. Прохожий застывал с открытым ртом, а из него свисали овощи, хлеб и соус стекал по капле.

Публика восторженно хохотала, приседая и хлопая себя по бокам.

Да, Пике была местной звездой.

Не всегда везло.

Однажды при всех у мальчишки, сразу было видно, у сопливого мальчишки, вырвала из рук мороженое в вафельном стаканчике, а он извернулся и пнул ее грязным ботинком.

Вначале не поняла, что с ней – зависла!

Дыхание оборвалось, клюв раскрылся, мороженое и вафельный стаканчик – на асфальт.

Пацан занес ногу для второго удара, не тут-то было, выдохнула, вдохнула, в бешенстве взлетела на уровень его головенки и каркнула ему в глазенки такое, что самой долгое время было стыдно.

Зрители, как всегда, веселились.

И она поняла, что не изощренное мастерство удалой птицы привлекало народ, а зрелище, могущее привести к гибели. После одной безобразной выходки окаменела сердцем.

В чудное весеннее утро Пике, махнув крылом на все, мечтательно прогуливалась по газону. С умилением всматриваясь в набухавшие бутоны нарциссов, шла и наслаждалась великолепием жизни, мирной тишиной, солнечным небом и теплом. Нахлынули детские грезы, вспомнилась мама, хотя какая у нее была мама – не знала, но приятно думать: «Ах, я вспомнила маму, ах, я вспомнила маму!»

Это облагораживало.

Так вот, она шла, важно переваливаясь с лапы на лапу, подняв голову, щурясь от блаженства. И вот именно в тот момент, когда Пике не ждала никакой пакости со стороны людей, взрослый мужчина, лысый, с усами, с большим животом или просто «пузатый», поднял камень, прицелился и метнул в нее.

«Ах ты ж снайпер, – успела подумать она, – говенный ты снайпер», – и рухнула, как подкошенная, в траву.

И кто-то завопил:

– Смотрите, нарциссы и дохлая ворона, выбросить ее оттуда, в мусор ее, на свалку!

Как поднялась, как взлетела – ни к чему мир оповещать.

На что потратила жизнь, на что?

Любовь…

А как же, не без этого.

Пике была хороша собой! Черная головка с точеным клювом, серое брюшко, черное перо в пышном хвосте, сверкающие задором глаза и аккуратные острые коготки.

Сколько их во фраках смолистого цвета виражировало вокруг нее в полете и гибло, не рассчитав траекторию, на колючих сухих ветвях деревьев или на асфальте под колесами машин. Сколько их было!

Но нашла одного, и он был верен.

И гнездо, и воронышки, и обеденный стол, и украшения – все вместе.

Погиб, заклевали по приговору вороньего суда. Что там было, кто знает. С тех пор она, мирно сосуществуя, ни с кем не сходилась. Осталась бешеная утренняя игра да рутинный труд в поисках пищи.

И все.

На что потратила свою жизнь, на что!

Заснула.

Приснился ночной луг в гирляндах светлячков.

Что за наваждение!

Они беспрестанно порхали, взлетали, повисали в воздухе и падали вниз, в густую траву. Воцарялась глухая темнота, и вновь луг вспыхивал от гирлянд, красных, зеленых, синих.

Пике ходила по траве, с раздражением стряхивая с лап назойливых жучков, половину бы склевала, но разыгралась мелкота не на шутку, пусть позабавится.

Закинула крыло за крыло, голову назад, клюв кверху, откашлялась, прочистила горло и запела:

«Ох, не растет трава зимою, поливай, не поливай…»

Любил ворон ее, и как любил!

Вчера вечером, и именно вчера, и именно вечером, перед сном Нюшу охватило предчувствие надвигающейся беды. Она пыталась гнать прочь дурные мысли, пыталась думать о приятном, о Степушке, но от этого, правду сказать, становилось еще тошнее. Рядом мирно посапывали товарки по хлеву, а к ней сон не шел…

Последние две-три недели одолевали усталость, тревога, по ночам, как и сегодня, мучила бессонница.

В стаде собрались с окраинных домов деревни примитивные и грубые животные, некому поведать печаль свою, надсмеются по неразумию.

Быки не стоили того, чтобы о них и говорить: вечно жуют, вечно сопят и, уставившись своими бычьими глазами, угрюмо молчат. И пахло от них задним двором хлева, куда сносили то, что скапливалось за ночь. Нюша не могла понять, почему с таким остервенением местные жители собирают ЭТО в ведра, исходя в крике друг на друга, суют что-то Степушке в руки.

Да, Степушка всем нужен, Степушка всем мил.

Пес его, Стукач, последние дни все приставал, что с тобой да что с тобой, скажи, может, помогу, ну не выдержала, душу захотелось раскрыть участливому собеседнику, и рассказала. Потом страдала, надо быть более сдержанной, не болтать лишнее языком.

Так и не сомкнула глаз Нюша. Окна светлели, соседки просыпались, пора и на луг.

Он звенел утренними комарами, аппетитно зеленела росистая травка, а далеко за лугом белели ромашки, а за ромашками лес темнел, а кто-то луг от леса отгородил столбиками с проволокой. Она не колючая, проволока-то, но заденешь случайно – бьет по телу сильнее, чем пастух кнутом!

Ах, погулять бы там, порезвиться…

– Мадам, – заметил пробегавший мимо Стукач, – у вас в хвосте репей!

– Это совершенно не имеет никакого значения, – отрезала Нюша.

Пес аж поперхнулся от такого обращения. По сути дела, уважал ее за могучее вымя с торчащими в разные стороны милыми розовыми сосцами. Он укоризненно повел обрубком хвоста (однажды после буйной ночи заснул на поле и угодил под сенокосилку) и степенно засеменил дальше вдоль стада.