Страх (сборник) - Валерий Белкин

И кому какое, собственно, до этого дело!

Не покаяние, а воспоминание одолело меня, хотя судите сами…

Я Белыч, начал в Берлине простым полицейским, но после учебы в Штатах подняли до комиссара в отделе убийств под столицей. Глаз не смыкал, леса большие, преступной твари хватало, мужики и прозвали Зыч. Газеты запестрели: «Белыч… Зыч… раскрыто… спасители…».

Жену Лелю взял из хорошей семьи, папа бывший спецагент ФСБ, мама связистка, дочь в родителей, образованная, начитанная. Два года медовых выпали нам, затем дома поселилось глухое молчание, ответ один: «Не начинай, хуже будет!» Мужики посоветовали хвоста накрутить, опомнится баба, но на это пойти…

И дождался, не забуду ее слов.

Все звери как звери, на местах сидят, жены при них, ты же, словно пацан, по лесам с братвой мотаешься, стыдно перед другими, муж в бегах, до жены и дела нет. Как током вдарило: мечты, призвание, профессию, долг ни в грош не ставит.

Дале – хуже. Вечерами осада – попреки, жалобы, слезы, о лобзаниях и сладких признаниях забыто, определила мое место на кухне.

Ту ночь не спал, чуткое ухо ловило: «Зыч, Зыч, Зыч», – то ли зовут, то ли проклинают, то ли плачут, под утро забылся, и звонок. Вскакиваю:

– Да… да… нет… нет… Понял, бегу.

Студено, я к мотору, Honda, ребята через Турцию пригнали, а из окна:

– Зайчонок, удачи, я уверена в нашей победе!

Что с ней, этот тон, очнулась?

Наивный, ничего не понимал, спешил на дело.

А в дело вмешалась пресса: ослы, бараны, шакалы снимали, вопили, звонили, под ногами у них крутились местные жители. Я застонал:

– Следы, следы! Все заплюют, загадят, проклятые.

Как на грех, подкатила телеведущая Лиса Замохрень с канала «Бурдец-2», кокетливо потряхивая на ходу остатком хвоста. Ненавижу!

– Скааажите…

– Не скажу.

– Живность в шоке, гибнут лучшие!

– Тебе это не грозит.

– Но вы же хам, просто невоспитанный хам!

– Так, быстренько отсюда, и на хвосте.

– А на тропке лицом к лицу не хотите ли, зайчонок?

Скандал разрастался, из толпы вывернулся помощник Михай.

– Разогнать, кто позволил? – процедил я.

– Есть, комиссар.

Он приподнялся, рявкнул, с ближних дерев снег осыпался, газетчиков как ветром сдуло.

– Четвертый раз за этот месяц, слышь, Зыч?

Я поспешил туда, где стояли, окружив пень, мои ребята, и дрогнул.

Вся семья была уничтожена с какой-то нечеловеческой жестокостью. Пауков разбудили, раздавили и вдавили в стылый пень, не пощадили даже самого юного. Малой спрятался за отцом, нашли, схватили и убили, перед смертью не успел и последнюю сигаретку выкурить.

– Звери, никого не пощадили!

Преступники свидетелей не оставляют.

– Четвертая семья, а метод тот же.

Да, сверху били чем-то тяжелым, тупым, последняя паучья семья в берлинском лесу, специально расселяли – и на тебе. Я в шоке задумался, но Миха, настоящий друг, просто положил лапу на плечо:

– Комиссар, найдем, не впервые!

Мои ребята одобрительно зашумели, прав Миха, добились мы в лесах покоя.

Сосредоточился, все взвесил: наш отдел тайно на гнилых пнях у трех сосен в целях размножения занес семьи пауков, кто мог дать информацию убийцам, надо бы на него выйти!

– Так, ищите пень в окружении трех сосен по всему лесу, и чтоб был гнилой! ОН придет туда!

– Комиссар! – завопили мужики.

– Да ладно, некогда.

– Но ЭТИ были последние, – робко заметил вежливый Хомякович.

– Мы там будем ЕГО ждать, – оборвал я.

В этот момент со стороны рощи показался Кротан, он призывно махал лапами, недоросток.

– Принесите его!

Спустя секунды пес Стукач доставил разведчика.

– Комиссар, комиссар, – задыхаясь, выпалил он.

Все замерли.

– Ну говори, не тяни, что ты как гимназистка.

– Это, как его, ну короче, по селектору сообщили… – он переминался.

– Да что ты за хвост кота тянешь, гимназистка, мать… – рявкнул Миха.

– Ну ладно, анализы мочи показали…

– Какой мочи, ты о чем?

– В роще обнаружили след, снег прожжен, увезли на анализ. И вот… – с трудом вымолвил. – Анализ показал, короче, СИНИЙ цвет.

Я посерел. Моча синего цвета на весь лес была только у моего младшего брата Косяка! К этому все шло!

– Кто делал анализ?

– Нюша, корова.

– Она же… она же сволками повязана, за что ее держат?

– За ноги, – заржал Стукач.

Шуточки его собачьи!

– Шеф! – Миха подал мобилу.

Старый бульдог Мордарож на посту тоже проявлял инициативу. Я отстранил трубку в ожидании, пока дожует сигару в пасти.

– Ну ты че, че возишься, дело надо закрывать, четвертое нераскрытое хочешь прилепить нам, – просипел шеф.

– Двери и то непросто закрыть.

– О, умник наш! Не дури, пора Косяка брать, – и выплюнул сигару.

– Косяка? Почему Косяка, что показал анализ?

– Кровь пролита твоим братом! – и бросил трубку.

Помню, сердце захолонуло, явная подстава, лжет шеф: моча на снегу, а не кровь. Кому помешал мой бедный брат? Не складывалась судьба у парня, робкий, тщедушный, нерешительный, пристрастился к алкоголю, к наркотикам, одним словом, закрутился. Леля запретила появляться у нас, приютили другие.

Понуро побрели мы к роще, любили мужики Косяка. Следы рассказали: истекал мочой около двухсот метров, какая мука!

– Депрессия, пузырь в таких случаях всегда ослабевает, совесть! – веско заметил бывший аптекарь Хорькович.

В роще среди замерзших черных кустов лежал он, брат мой, распластанный, измазанный, искусанный, голова неестественно загнута до правой лапы. С содроганием окружили мы тело, глаза открылись.

– Где я, кто я? Что со мной?

– Успокойся, успокойся, мужик, у своих, – проворчал Стукач.

– Не учил нас отец спящих убивать, – с горечью выговорил я.

– Ты о чем, брат? Да, пью, да, колюсь, но на свои, я честный!

– Лежи, лежи, тебе и так тяжело, – молвил Хомякович.