Дом окон - Джон Лэнган

Я хочу, чтобы ты понимал: я не отрицала того, что чувство вины – и Роджера, и мое собственное, – имело влияние на все происходящее с нами. Но оно было не единственным фактором. Поразмышляв над версией Роджера еще три дня, я не смогла прийти к определенному мнению. Если согласиться с тезисами, то теория была вполне логичной, но в том-то и дело, что я не могла с ними согласиться. Вдруг Томас Бельведер все-таки столкнулся с чем-то необычным в то лето, которое он провел в Доме? Конечно, поиск конкретных подтверждений привел меня в тупик, но нельзя же было полностью исключать эту возможность. Кто знает, что могло произойти в доме за эти годы, десятилетия? Да в нем, ради всего святого, жили студенты в шестидесятых. И с чего это Роджер взял, что в моей жизни не найдется объяснения произошедшему? Я тоже потеряла ребенка. Может, это его душа пытается связаться с нами. Учитывая все, что произошло между Тедом и Роджером – и между Тедом и мной, – призрак Теда представлялся более правдоподобным, чем призрак моего ребенка или какое-нибудь привидение, поселившееся в доме. Но я никак не могла отделаться от убеждения, что объяснению Роджера чего-то решительно недоставало, будто он упустил из виду самое важное и основное. Не скажу, что разделяла пессимизм доктора Хокинс по поводу мертвых, не совсем, но… Был Роджер, уставившийся в никуда, и его слова: «Ты опозорил и опорочил нашу семью», «Я отрекаюсь от тебя; я отказываюсь от тебя».

Да, мне и в голову не пришло, что рассказ Роджера кажется неполным, потому что он умышленно опускает некоторые детали… Но об этом позже.

Я дошла до лужайки. Остановилась и бросила взгляд на огромное здание, которое я считала своим домом; на это здоровенное место, где произошли важнейшие события моей жизни. Их было не так уж и много, и, я уверена, намного меньше, чем у Роджера, но достаточно, чтобы я ощущала с ним связь. Хоть и неприятную. Стоя там, у Дома, глядя в вечернее небо, на буйство белых облаков и отражение бронзового солнца в окнах, я думала о Роджере: как он проходил или пробегал мимо, останавливался, окидывал его взглядом, пока его пространственную сущность не сменяла временна́я, и перед ним возникал дом, в котором жили воспоминания о Теде.

Позади меня пронеслась и просигналила машина. Я подскочила и оглянулась. Это был Ламар, священник Нидерландской реформатской церкви, на своем «Сатурне». Я помахала ему в ответ и проводила его взглядом дальше по улице, до его дома рядом с церковью. К счастью, находилась она не близко, и он не стал останавливаться и спрашивать, чем я занимаюсь, потому что ответа у меня не было. Воображаю фантазии своего мужа? Интересно, если бы доктор Хокинс проехала мимо и заметила, как я стояла и рассматривала дом, выпрыгнула бы она из машины, чтобы оказать мне экстренную психологическую помощь на месте? Как там шутка? Мы не сходим с ума – мы из него вылетаем? Я направилась к входной двери.

Войдя в дом, я прошла на кухню, открыла холодильник, чтобы посмотреть, чем можно было поживиться, но почти ничего не нашла, кроме начатого жареного риса и курицы в цитрусовом соусе в картонных коробочках – держу пари, в китайском ресторане мы с Роджером висим на доске «Покупатели года», – так вот, пока я решала, хватит ли мне продуктов, чтобы приготовить красный карри, я думала о Роджере. Ты же бывал у нас на кухне, да? Там одни окна, и из-за этого температура градусов на десять ниже, чем во всем доме, особенно зимой. Подойдя к кухонному столу, я могла видеть лужайку, у которой стояла несколько минут назад. За последние три недели Роджер только лишь раз вышел на прогулку – в тот (или следующий?) вечер, когда я присоединилась к его исследованию нашей Общей Странности. Он отсутствовал несколько часов, бродил по улицам ночного города. Я представила, что он стоял на том же месте, что и я. Тогда не было луны, а свет исходил только от небольшой лампы в окне библиотеки. Дом скрывался в тени, местами его очертания сливались с ней. В ту ночь ему казалось, что дом увеличился в размерах, словно тень прибавляла ему объема, добавляла внушительности. Роджер засунул руки в карманы и со свистом выдохнул – так он делал, когда был особенно раздражен; старая привычка с детства, когда ему запрещали открыто выражать свои чувства. Подумать только, именно это место должно стать для него чужим: место, которое он восстановил собственными руками, свидетель его академических достижений, дом его семьи и его сына, Теда.

Мысль о красном карри вылетела из головы, и я стояла и смотрела на лужайку. Вместо вечернего солнечного света окна раскрасила темнота ночи. У меня всегда было живое воображение, так что увиденное не вызвало большого беспокойства. Моргнув, я вернулась к готовке. Окна были черными, в кухне было темно. Вздрогнув, я подняла глаза. На кухню опустилась ночь. Столовая слева от меня и прачечная справа были залиты солнечным светом. Кухня между ними погрузилась в безлунную ночь. Во двор хлынули тени. Небо над головой было усыпано звездами. Схватившись за столешницу, я зажмурилась и начала как можно медленней считать до десяти. Когда я снова открыла глаза, темнота продолжала давить на меня. Я издала звук – помесь смешка и чего-то еще, похожего на всхлип или стон. Невозможно. Должно быть, я все еще представляю себе прогулку Роджера. Если только это не была какая-то внезапная галлюцинация от наркотика, что было маловероятно, потому что самое тяжелое, что я принимала, – это марихуана, а марихуана не вызывает галлюцинаций. Либо это был первый симптом нервного срыва. Но если ты считаешь, что переживаешь нервный срыв, то это ли не доказывает его отсутствие? Если представшая передо мной картина снаружи была галлюцинацией, то весьма детализированной. Трава была короче, будто ее только что скосили. Деревья стояли голые, как в конце октября. Звезды были другими, не похожими на себя, сгруппированными в новые созвездия. Но крупицы любопытства быстро сменились страхом. Я не наблюдала за всем этим со стороны; оно исходило из того же самого места, что и все остальные странные происшествия. Я ощущала пространство по ту сторону окна так, будто в доме появилась еще одна огромная комната. Волосы на руках встали дыбом. Во рту пересохло. Я отпустила столешницу и подошла к окну. Знаю. Почему не побежала в другую комнату, не выбралась на солнце? Приближаясь к окнам, я чувствовала струящийся из них холод, остужающий воздух. Так холодно на кухне не было даже зимой. Так холодно, наверное, бывает в Антарктиде. Такой холод губителен для всего, кроме воздуха. Дрожа всем телом, я подняла правую руку и коснулась оконного стекла. Я не ожидала, что оно окажется таким стылым, таким ледяным, что меня словно ударило электрическим разрядом. Я вскрикнула, отдернув руку…

И все исчезло. Снова наступил ранний вечер, как будто кто-то сменил слайд на гигантском проекторе. Кончики пальцев жгло, как от ожога кипятком, и я уставилась на неухоженную лужайку, покрытые тяжелой листвой деревья, на солнце, спускающееся к горам, ослепившее меня после глубокой темноты и своим светом превращающее мир в гротескный слепок самого себя. В пространстве между мной и окном царила лютая стужа, но она постепенно утекала из кухни, как будто кто-то вытащил пробку из ванной. Я отступила от угасающей прохлады. И ударилась ногой об стул. Я села на него.

В коридоре раздались шаги, и я услышала, как Роджер позвал меня.

– Дорогая? Все в порядке? – через мгновение он забежал на кухню. – Мне показалось, я слышал…