Смятение - Элизабет Говард

Невилл тоже маялся. Он намеревался сбежать из своей жуткой школы, но не мог решить, куда. Если бы война кончилась, он мог бы, наверное, устроиться работать изобретателем. Меж тем он подумывал, чтобы жить с Сесили Кортнайдж[26], ее пластинка с записью сценки, где она заказывает две дюжины двойных дамасских обеденных салфеток, вызывала у него восторг, сколько бы раз он ее ни слушал.

Клэри написала свои, которые, она считала, были отменно скучными, потом пошла взяла шляпу из оружейной комнаты, в которую играющие могли сложить свои бумажки.

– Поспешите, – поторопила она тугодумов.

– Время истекло. – Арчи положил свою бумажку в шляпу и пустил ее по кругу.

Ему выпало читать первым.

– «Быть добрым к старым людям», – прочел он. – «Раздать все мои деньги». «Спасти чью-нибудь жизнь».

– Это мои, – объявила Лидия, о чем мог догадаться каждый по ее самодовольному виду.

– Идиотство, – хмыкнул Невилл. – Дурочка, ты ж не хочешь спасти жизнь любому и всякому? Гитлеру? Спасла бы ты ему жизнь?

– Не-е-т. Только я вряд ли с ним встречусь. Конечно же, жизнь хорошего человека.

– Так ты, значит, подойдешь к кому-то, кто из самолета вываливается, и спросишь: «А вы хороший?» – и на слово ему поверишь, а он, конечно, правду не скажет, каким бы злыднем ни был, – и ты его спасешь? За всю свою жизнь не слышал подобной глупости.

– Не думаю, что она имела в виду нечто подобное, – мягко возразил Арчи.

– Ну да, а про деньги тоже идиотство. Она потратила все свои рождественские деньги, так что только и выйдет, что шиллинг в неделю. Как же ты купишь мне подарок ко дню рождения, если все свои деньги раздашь? Или, – добавил он осмотрительно, – если на то пошло, ко дню рождения еще кого-то.

Лидия силилась не заплакать, насупливала брови и закусывала нижнюю губу.

– Ты слишком уж чересчур жуткий, чтоб тебе подарки дарить, – выговорила она. – Вы же видите, как трудно быть доброй к такому злому и ужасному, как Невилл, – обратилась она к остальным.

– По-моему, нам следует просто читать бумажки, а всем слушать. – Арчи вручил шляпу Полли.

– «Не курить так много. Относиться терпеливо к людям. Помогать Дюши в садике». Это, должно быть, ты, папа. – Последовало минутное молчание, потом она сказала: – По-моему, ты ужасно терпеливо относишься к людям. Правда-правда.

Арчи заметил, как они улыбнулись друг другу, она, до боли желая утешить, он, принимая, но оставаясь безутешным. В комнате повисло то же самое ощущение боли, как и раньше, когда Клэри захотела выпить за отсутствующих друзей, она имела в виду своего отца, но подтекст оказался шире ее намерения.

– Твоя очередь, Клэри, – поспешно сказал он.

Клэри развернула выбранную бумажку и прочла с нарочитой насмешкой:

– «Покончить с войной! Уйти из школы! Пообедать с Сесили Кортнайдж». Мы знаем, кто это! Все перепутал, как обычно. Честное слово, Невилл. Это вовсе не значит добиться того, что тебе нравится. Или такое, как покончить с войной, чего ты попросту не в силах сделать!

– Это то, на что я настроен. И не собираюсь ничего менять.

– Ты не можешь уйти из школы, пока не будешь на годы и годы старше, – сказала Лидия. – А раз ты не премьер-министр, слава Господу, то не можешь покончить с войной. А Сесили Кортнайдж и во сне не снится обед с каким-то безвестным мальчишкой. Я согласна с Клэри.

– Мы договорились не обсуждать обещания участников, – сказал Арчи. – Хью?

– «Научиться сдерживаться. Научиться писать стихи. Изобрести что-нибудь». Силы небесные, Полл, это ты?

– Это я, – признался Саймон. Он сделался пунцовым.

– Боже милостивый. Как интересно, Саймон, – заметила Полли.

– Очень трудно научиться писать стихи, – произнесла Клэри. – У меня такое чувство, что с этим нужно родиться. И я бы сказала, мы бы уже заметили, если бы у тебя была хоть крупица таланта.

– Клэри, так и подавить можно.

– Не в том была цель.

– Нет, в том.

– Давайте, заканчиваем игру, – возгласил Арчи. – Всем нам пора спать.

– А как же шарады?

– Никто не хочет играть в них, кроме тебя. Давай, твоя очередь читать.

– «Выучить французский. Перестать кусать себе ногти. Чинить свою одежду до того, как починить ее станет нельзя», – прочла Лидия. – Это, должно быть, ты, Клэри. Ты единственная, кто всерьез кусает ноги.

– Она только свои кусает, – заметил Невилл. – По-моему, ей надо разрешить делать это. Если б она у других кусала, можно было бы быть против нее.

– Твоя очередь читать, Невилл, – сказал Арчи.

– «Ходить плавать. Выучить русский. Порисовать немного». Не понимаю, как плавание может быть обещанием. – Ему нравилось плавать: и почему только он сам до такого не додумался?

– Это вы, Арчи, правда?

– Точно. Я ненавижу плавать в плавательных ваннах. Это для того, чтоб ноге было легче. Чувствую себя тигром в клетке. Вниз – вверх, туда – сюда.

– Когда мы переедем в Лондон, я с вами буду ходить, – сказала Клэри. – Мы можем вести интересные разговоры, и вы не заметите, до чего это тоскливо.

– Что ж, я в постельку, – сказал Хью, словно бы дожидался малейшего подходящего момента для этих слов.

– Ой, неужели надо?

– Никто меня не прочел, – произнесла Полли.

– О, Полл, миленькая! – Хью снова сел. – Прочти. Я вправду хочу узнать.

– Это не мне читать, – сказала Полли. – Только смысла особого нет, потому как вы и без того знаете, что это – я.

– Я еще ничьей не читал, – сказал Саймон и взял бумажку. – «Научиться готовить. Научить Уиллса читать. Сказать правду».

– Видите? Совсем неинтересно. – Полли явно была очень обижена.

– Нет, интересно, – возразил Саймон, чья откровенная преданность слегка конфузила.

– В постель, – произнес Арчи. – Все делают все, что нужно. Выставить стражу перед огнем. Выгнать кошку. Вести себя тихо на лестнице. Дайте мне руку, Полл. Нет, Лидия, спасибо, пусть лучше Полл.

– Что он имел в виду про «кошку»? Флосси будет на кухне спать. Ей не понравится, если ее еще куда-то выгонят.