Лотерея - Ширли Джексон

— Я ничего не имею против снега, — продолжил Томми, — и жару тоже готов терпеть, но дождь я просто ненавижу

Он обернулся на чей-то зов и вприпрыжку проследовал к другому концу стойки, где с приветственным жестом сказал новому клиенту:

— Паршивый денек. Хотел бы я жить во Флориде.

Мисс Стайл пила апельсиновый сок и вспоминала свой недавний сон — цветущий луг и солнечное тепло этого воспоминания резко контрастировали с холодным дождем за окнами закусочной.

Томми подал ей кофе и тосты.

— Нет ничего лучше кофе, чтобы взбодриться с утра, — сказал он.

— Спасибо, Томми, — сказала она. — Кстати, как продвигается твоя пьеса?

— Уже готова! — охотно откликнулся Томми. — Недавно закончил, как раз собирался вам сказать. Позавчера отправил текст.

«Вот ведь как бывает, — подумала она, — человек работает барменом в забегаловке, встает ни свет ни заря, наспех ест, занимается повседневными делами и попутно сочиняет пьесу, словно так и должно быть, словно это обычные житейские дела, как у всех, как у меня».

— Прекрасно! — сказала она.

— Я послал ее агенту, про которого мне говорил один приятель. Он говорил, что это лучший агент из всех, кого он знает.

— Томми, — сказала она, — а разве не проще было дать почитать ее мне?

Он засмеялся, подставляя ей сахарницу.

— Мой приятель говорил, что вам не нужны вещи вроде моей. Ваша фирма занимается простаками из глубинки, которые хотят узнать, стоит их писанина чего-нибудь или нет. Но я-то не такой. Я не из тех, кто клюет на журнальную рекламу.

— Понятно, — сказала она.

Томми перегнулся к ней через стойку.

— Только не обижайтесь. Вы же понимаете, о чем я. Кому, как не вам, знать всю эту литературную кухню.

— Да я вовсе не обижаюсь, — сказала она.

Томми снова метнулся в сторону на чей-то зов; она проводила его взглядом и подумала: «Вот погоди, расскажу про тебя Робби. Пусть узнает, что какой-то официантишка держит его за полное ничтожество».

— Как по-вашему, долго мне придется ждать? — поинтересовался Томми, возвращаясь к ней вдоль стойки. — Сколько времени уходит у агентов на чтение пьесы?

— Где-то пару недель. Может, и больше.

— Примерно так я и думал. Выпьете еще кофе?

— Нет, спасибо.

Она соскользнула с табурета и пошла расплачиваться к кассе, подумав при этом: «Не исключено, что эту пьесу купят, и тогда я стану завтракать гамбургерами в заведении напротив».

Снова выйдя под дождь, она увидела свой автобус, как раз подъезжавший к остановке на другой стороне улицы. Она перебежала дорогу на красный свет и с ходу врезалась в толпу людей, ожидающих посадки. После разговора с Томми у нее в душе остался какой-то гневный осадок, и она выплеснула этот гнев, проталкиваясь сквозь толпу. Одна женщина громко возмутилась:

— Вы что это себе позволяете?!

Вместо ответа она мстительно ткнула женщину локтем под ребра, первой прорвалась к автобусной двери и, заплатив пять центов, уселась на единственное свободное место. Вскоре за ее спиной раздался тот же голос:

— Лезут тут всякие, пихаются и воображают, будто они важные шишки!

Она оглядела людей в автобусе: поняли ли они, о ком речь? Мужчина рядом с ней уставился в никуда бесконечно усталым взором невыспавшегося пассажира; две девицы на сиденье впереди разглядывали какого-то парня за окном автобуса, а в проходе чуть позади стояла женщина, говорившая о мисс Стайл:

— Некоторые считают, что их дела важнее всего на свете, поэтому других можно просто отпихнуть.

Никто из пассажиров ее не слушал — все вымокли, всем было тесно и неудобно, — но женщина монотонным голосом продолжала:

— Они думают, что никто, кроме них, не имеет права ездить в автобусе.

Мисс Стайл отвернулась и стала смотреть в окно через соседа, пока напирающая толпа не оттеснила женщину подальше от нее. Автобус подъезжал к ее остановке; она встала и начала — на сей раз аккуратно, без напора — продвигаться к выходу. Когда она поравнялась с женщиной, та пристально взглянула ей в лицо, словно стараясь запомнить.

— Старая дева, вобла сушеная! — громко сказала женщина, и люди вокруг засмеялись.

Мисс Стайл состроила презрительную мину и осторожно шагнула на тротуар, а потом подняла глаза — женщина продолжала смотреть на нее из окна отъезжающего автобуса. Под дождем она прошла до старого здания, в котором располагался ее офис, думая: «Эта женщина только и ждала, на кого бы сегодня утром спустить собак. Надо было ответить ей какой-нибудь колкостью».

— Доброе утро, мисс Стайл, — сказал лифтер.

Она поздоровалась, вошла в лифт и прислонилась к задней стенке.

— Ну и денек! — сказал лифтер, закрывая решетчатую дверцу. — В такой день лучше бы посидеть дома.

— Это верно, — согласилась она, думая про себя: «Ну почему я ничего не ответила той склочнице? Надо было как-нибудь уязвить ее напоследок, и тогда не она, а я получила бы заряд злой бодрости в начале дня».

— Ваш этаж, — объявил лифтер. — По крайней мере, теперь вам не скоро придется выходить под дождь.

— И то ладно, — сказала она и направилась по коридору к своему офису, за матовым стеклом которого горел свет, и на его фоне четко выделялась надпись: «РОБЕРТ ШАКС, литературное агентство».

«С подсветкой смотрится весьма оптимистично, — отметила она. — А Робби нынче ранняя пташка».

Она работала на Роберта Шакса уже без малого одиннадцать лет. Когда — это было под Рождество — двадцатилетняя Элизабет Стайл приехала в Нью-Йорк, она была тоненькой темноволосой девушкой с умеренными амбициями, неброско, но опрятно одетая, обеими руками вцепившаяся в свою сумочку и панически боявшаяся подземки. Откликнувшись на газетное объявление о найме, она познакомилась с Робертом Шаксом еще до того, как нашла себе постоянное жилье. Получение такой должности («сотрудница литературного агентства») она восприняла как неслыханную удачу, и некому было подсказать наивной провинциалке, что если ее с такой легкостью приняли на работу, то работа эта не стоит выеденного яйца. Кроме нее, в штат литературного агентства входили еще двое: сам Роберт Шакс и некий худосочный интеллектуал, так яростно невзлюбивший Элизабет, что по прошествии двух мучительных лет она убедила Роберта Шакса порвать с ним и основать свое собственное агентство. Имя Роберта Шакса фигурировало на офисной двери и на банковских чеках, а Элизабет Стайл сидела в своей каморке, отвечала на письма, вела учет и временами выбиралась оттуда, чтобы заглянуть в картотеку, которую Роберт Шакс — для солидности — держал у себя в кабинете.

За последние восемь лет они потратили немало сил, чтобы придать офису вид сугубо рабочего помещения преуспевающей фирмы, сотрудникам которой попросту некогда отвлечься от бурной деятельности, чтобы заняться собственным благоустройством. Входя сюда, клиент оказывался в тесной приемной со стенами цвета бронзы (их покрасили год назад), двумя простенькими стульями, коричневым линолеумом на полу и картиной в раме, где была изображена ваза с цветами, над письменным столом, за которым пять дней в неделю, отвечая на телефонные звонки, сидела бесцветная особа по имени мисс Уилсон. За спиной мисс Уилсон находились две двери, отнюдь не казавшиеся началом длинной череды комнат, на каковое впечатление наивно рассчитывал Роберт Шакс. Левая дверь была снабжена табличкой с его именем, а на правой значилось имя Элизабет Стайл. За матовыми дверными стеклами смутно проглядывали контуры узких окон, расположение которых относительно дверей и друг друга свидетельствовало о более чем скромных размерах обеих комнатушек, в совокупности не превосходивших приемную, и прозрачно намекало на то, что «кабинеты» мистера Шакса и мисс Стайл являются скорее кабинками за перегородкой из ДСП, покрашенной в один цвет со стенами.