Первая мировая. Убийство, развязавшее войну - Грег Кинг

Каждое утро к Софии приходили камеристки и укладывали ее волосы в модную высокую прическу с помощью гребешков из позолоченного серебра, украшенных герцогским гербом. Являясь до кончиков ногтей эдвардианской леди, София обычно носила корсет, который только подчеркивал ее миниатюрную талию. Даже беременности не повлияли на ее фигуру, и хотя с годами немного пополнев, она осталась на удивление стройной. Брак и материнство только добавили ей грации, свойственной идеалу леди Belle E´poque (фр. прекрасная эпоха. — Прим. пер.). Ее живые глаза и изящные манеры, вся она целиком, говорил один ее родственник, излучала «неотразимое женское очарование».

Тщательно подобранный гардероб Софии должен был соответствовать королевскому уровню. В течение дня она обычно носила платья мягких, пастельных тонов, украшенные тесьмой или цветной марлей. Зонтики, широкополые шляпы с перьями и длинные белые перчатки добавлялись для прогулок пешком или на лошади, а для вечеров в ее гардеробе были сложные шелковые и бархатные платья, украшенные бисером, затейливой вышивкой или отороченные мехом. Как и другие модные дамы, она предпочитала такие модные венские марки, как Spitzer, Marsch и Drecol, а также наряды парижских кутюрье: Paquin, Doucet и Worth.

Герцогиня всегда была очень набожной. Каждое утро она приходила в украшенную фресками часовню Св. Губерта, располагающуюся на территории замка. Она становилась на колени перед резным готическим алтарем из Инсбрука и молилась, поднеся к лицу четки и распятие из ляпис-лазури, которые подарил ей папа римский. Она настаивала на том, чтобы и ее слуги посещали ежедневные молитвы и причастия. Отец Лани, исповедник супружеской пары, как-то сокрушался, что София слишком усердствовала в выражении на публике своей религиозности.

София использовала свое положение, чтобы спокойно заниматься благотворительной деятельностью. Она не стремилась к общественному признанию, хотя и понимала, что в глазах многих остается фигурой достаточно противоречивой. Ее правнучка Анита рассказывает, что София «поддерживала множество христианских обществ и женских монастырей, а также религиозных и благотворительных образовательных учреждений. Благодаря ее неафишируемой финансовой помощи на территории Австрии было открыто несколько монастырей и аббатств».

Вопросы домашнего хозяйства заполняли дни Софии. В то время как ее муж работал, она разбирала корреспонденцию, обсуждала меню с их шеф-поваром Робертом Доре, а по бытовым вопросам советовалась с бароном Rummerskirch, камергером, выступавшим у них в роли обергофмейстера, лорда-распорядителя. Реальное управление домом лежало на Франце Яначеке, богемском крестьянине, работавшем раньше загонщиком при императорском охотничьем домике в Эккартзау, пока не появился эрцгерцог. После того как он прослужил несколько лет камердинером, эрцгерцог пожаловал ему титул мажордома (мастера домохозяйства) и опирался на него практически во всех вопросах. «Яначек, — говорил эрцгерцог, — никогда не отдыхает и работает день и ночь».

Действительно ли Яначек находил удовольствие в такой сверхзагруженности — сказать сложно. Но такие высказывания сложили мнение о том, что Франц Фердинанд и София были очень взыскательными хозяевами; люди говорили, что эрцгерцог «очень требователен и порой даже жесток со своими слугами». Даже в наши дни гиды, проводящие экскурсии по Конопишту, утверждают, что пара была очень требовательной к своим слугам. Правда, в те времена жизнь была не очень легкой. Низкая зарплата компенсировалась жильем и питанием, форменной одеждой, бесплатным лечением, гарантиями пенсии и регулярными, щедрыми подарками на Рождество. И дело не во Франце Фердинанде или Софии — это было свойственно всему Императорскому дому.

Графиня Вильма Ланьюс фон Велленбург служила у Софии главной фрейлиной. Для ее госпожи у нее были только добрые слова. Она называла ее «доброй душой» и добавляла: «Я была искренне преданна и верна ей всем сердцем». София была очень бережливой и строго придерживалась всех правил ведения домашнего хозяйства и очень редко жаловалась на что-то. Евгений Кеттерл, доверенный камердинер императора и человек, слышавший самые разные слухи, говорил о том, что «Франц Фердинанд и София показали себя очень добрыми» по отношению к своим слугам и что вели «достаточно комфортную жизнь». Двое слуг были им чрезвычайно преданны и остались с их детьми после смерти родителей.

Утром дети отправлялись на занятия. Их комнаты, примыкавшие к апартаментам их родителей, включали в себя музыкальную комнату для маленькой Софии, игровую комнату, наполненную моделями кораблей, оловянными солдатиками, куклами, красками и большим вигвамом для игр, и классные комнаты с партами и доской на стене. Эрцгерцог, вспоминал его секретарь, завидовал «своим детям и их спокойному будущему. Во всей образовательной программе, которую он подготовил для них, не было ничего, что можно было бы считать подготовкой к будущему наследованию трона. Он хотел, чтобы его мальчики наслаждались беззаботной жизнью сельских эсквайров, а не вели искусственную жизнь при Дворе… Примерно такого же будущего он желал и для своей дочери. Он верил, что она будет в тысячу раз счастливее с человеком, которого выберет по велению своего сердца, нежели заключив брак по расчету, в который так часто вступают принцессы Императорского Дома и который приводит к печальным последствиям». Он надеялся, что, когда они вырастут, они останутся обычными людьми, живущими в безвестности, и смогут «наслаждаться жизнью, не имея материальных забот».

С этим впоследствии соглашалась маленькая София: «Мы воспитывались таким образом, что знали, что в нас нет ничего особенного». Франц Фердинанд и София хотели, чтобы их дети были культурными, но не избалованными. Дочь эрцгерцога рассказывала, что он «был строгим с нами, но никогда — грубым или несправедливым». В их жизни не было никакой излишней церемониальности: их учили избегать любого проявления снобизма, относиться к слугам с уважением, помогать им, когда это возможно, и высказывать свою благодарность. Как результат, о них говорили, что эти дети Габсбургов лучше всего воспитаны.

Французская гувернантка учила Софию, а д-р Станковски, чешский священник, был основным наставником мальчиков. Они изучали арифметику, историю, географию, религию и грамматику наряду с французским, чешским, английским и венгерским языками. Проходили уроки музыки, верховой езды, гимнастики и танцев; София унаследовала художественные таланты своей матери и стала состоявшимся художником. В определенный момент обучение на дому, по крайней мере для двух мальчиков, уступило место учебе в частной школе. Эрцгерцог выбрал для своих сыновей эксклюзивный венский Schöttengymnasium, бенедиктинскую школу-пансионат. Эрцгерцог Карл заканчивал это заведение и дал высокую оценку его учебной программе, включавшей в себя изучение классики, высшей математики и философии. Он также обратил внимание Франца Фердинанда на то, что там у его сыновей будет возможность общаться со своими сверстниками из разных социальных слоев, в том числе с детьми еврейских купцов и промышленников.

Во второй половине дня, как правило, вся семья собиралась вместе за обедом. Франц Фердинанд любил показывать своим гостям музей, который он создал на втором этаже замка. Музей состоял из оружия, доспехов и произведений искусства, доставшихся ему от герцога Модены. Он отправлялся со своими гостями на охоту или гулял по парку, если они проявляли интерес к садоводству. Эрцгерцог мог проводить в парке весь вечер, решая, где и какие деревья можно посадить, и всегда с неохотой разрешал вырубку старых. Однажды он поймал местного фермера на краже древесины и немедленно послал за властями; но еще на пути обратно в замок он изменил свое решение. «Сегодня Рождество, и еще я слышал, что семья этого мужчины очень бедная, — комментировал он свое решение, — я решил, что не буду наказывать его. Чтобы он больше не зарился на мой лес, я хочу, чтобы вы отправили ему дров на зиму, а его жене и детям в качестве рождественского подарка от моих детей передали десять крон (50 долларов в пересчете на цифры 2014 г.)». Но эрцгерцог пришел в бешенство, когда как-то узнал, что некоторые деревья были потеряны по неосторожности. «Эти леса будут когда-нибудь принадлежать моим детям, — сказал он, — и я не желаю, чтобы их наследство уменьшилось».