Теории всего на свете - Джон Брокман

Один недавний вопиющий пример из моего собственного опыта до сих пор заставляет меня кривиться от сильнейшего отвращения. Некий исследователь «гендерного разнообразия» озаботился профессиональной дискриминацией женщин. Он заявил, что его работа совершенно свободна от любых предварительных предположений касательно различий между мужским и женским, а значит, абсолютно нейтральна и беспристрастна. И если полученные им данные покажут какие-то различия в характере изучаемых процессов, то он вынесет взвешенное и беспристрастное суждение: эти различия – результат дискриминации. Сможет ли он принять, что существуют различия между полами, возникшие в ходе эволюции? Да, если это будет доказано. И как же может выглядеть такое доказательство? Тут он недоуменно умолк. Неудивительно: его «нейтральные» гипотезы изначально предшествовали гендерным различиям. Забавно: ради «интересов научной объективности» он, проявив завидное упорство, счел возможным отмахнуться от всего богатства научных открытий, доступного нам сегодня.

Идея Дарвина – Поппера, несмотря на свою красоту, пока еще привлекла слишком мало восхищенных почитателей. А ведь она заслуживает куда большего внимания.

Пол Блум

Рейдженовский профессор психологии и когнитивных наук Йельского университета (получатель гранта Брукса и Сьюзен Рейдженов); автор книги How Pleasure Works («Как работает удовольствие»)

«Всё таково, потому что так сложилось». Этот афоризм приписывают биологу и классицисту Д’Арси Томпсону, и он может служить изящным резюме попыток Томпсона объяснить форму вещей, от медуз до песчаных дюн и слоновьих бивней. Впервые я увидел эту фразу в одном из дискуссионных материалов Edge, где Дэниел Деннет настаивал, что данная идея применима и для объяснения более широкого ряда явлений и объектов: в конце концов, все науки – исторические (по крайней мере в какой-то степени).

Приведенное высказывание кажется мне отличным девизом для моей собственной области – психологии развития. У каждого взрослого сознания есть две истории. Одна из них – эволюционная. Мало кто сомневается, что некоторые из наиболее элегантных и убедительных объяснений в психологии основаны на конструктивном процессе естественного отбора. Вторая история – это история собственно развития: как наше сознание совершенствуется с течением времени, как мы взрослеем и обучаемся.

Эволюционные объяснения помогают понять общее между всеми людьми, а гипотезы развития иногда позволяют уловить различия между нами. Что ж, вполне очевидная вещь. Мы не удивимся, если узнаем, что люди, свободно говорящие по-корейски, как правило, выросли в среде, где все общались на этом языке, или что правоверные иудеи, как правило, воспитывались в еврейских семьях. Но другие объяснения, основанные на развитии, могут оказаться более интересными.

Существуют доказательства, что неспособность взрослого человека к стереоскопическому зрительному восприятию вызвана ограниченными зрительными возможностями в определенный критический период детства. Некоторые полагают, что степень уверенности взрослых мужчин определяется тем, насколько молодыми они достигли половой зрелости (благодаря резкому росту психологического статуса, обусловленному тем, что подросток становится, пусть и временно, физически крупнее своих ровесников). Есть мнение, что более умные, как правило, являются первенцами в своей семье (поскольку младшие дети попадают в менее интеллектуально сложное окружение – если брать «средние величины»). Яркие таланты с большей вероятностью являются поздними детьми (поскольку в таком случае они вынуждены находить собственные социальные ниши, четко отличающиеся от других). На наши романтические привязанности влияет то, какими были в детстве наши отношения с родителями. Чувствительность мужчины к боли отчасти обусловлена тем, перенес ли он в младенчестве обрезание.

Не знаю, верно ли хоть какое-то из приведенных объяснений (за исключением примера со стереоскопическим зрением). Но они изящны и нетривиальны, а некоторые из них почти прекрасны.

Джон Макуортер

Лингвист, старший научный сотрудник Манхэттенского института политических исследований; автор книги What Language Is (And What Isn’t and What It Could Be) («Чем язык является, не является и может являться»)

Вы замечали, что «вена», которую рекомендуют извлечь из креветки, прежде чем ее съесть, не выделяет ничего хотя бы отдаленно похожего на кровь? Выходящая из нее слизь больше напоминает отходы пищеварения, не правда ли? Что ж, так оно и есть. Пищеварительная система креветки пролегает ближе к ее спине, и оттуда до нее легче всего добраться. Там же находится и сердце. Более того, точно так же обстоят дела у всех членистоногих. Членистоногие – тип животных, к которому относятся и насекомые. Кстати, если вам вдруг захочется отыскать главный нервный путь креветки, имейте в виду, что он проходит вдоль нижней ее части.

Нам кажется, что тут «всё наоборот», поскольку мы-то с вами относимся к хордовым, еще одному обширному типу в животном царстве. Спинной нерв хордовых проходит именно вдоль спины, а сердце и кишечник располагаются спереди. Схема устройства нашего тела словно зеркальна схеме устройства членистоногих, что отражает принципиальные различия между более крупными классификационными таксонами. Членистоногие принадлежат к протостомам, пищеварительные органы которых находятся «сзади», тогда как у дейтеростом (среди которых и мы, хордовые) эти органы – «спереди».

Биологи заметили это еще давным‑давно, когда натуралист Этьен Жоффруа Сент-Илер рассек омара, перевернул его и показал, что в таком положении «вверх ногами» расположение его внутренностей напоминает наше. Вопрос был лишь в том, как это получилось. Такой вопрос ученые начали особенно активно задавать после того, как получила широкое распространение дарвиновская теория естественного отбора. Как можно шаг за шагом пройти путь от «органов пищеварения сзади и спинного хребта спереди» к обратной ситуации? А главное, почему такой переход дает преимущества с эволюционной точки зрения – ведь иначе, как мы полагаем, он бы вообще не случился?

Конечно, биологи не воображали, будто нервный ствол пробрался наверх, вытесняя органы пищеварения, а новые пищеварительные органы сами собой сформировались внизу, поскольку это «требовалось» (впрочем, такую идею некоторое время пестовал один предприимчивый мыслитель). Долгое время лучшим, что могли предположить биологи, оставалась гипотеза, согласно которой схема устройства членистоногих и схема устройства хордовых были альтернативными путями эволюции для некоего первичного существа. А там уж процесс пошел случайным образом, как при игре в кости, полагали ученые.

Объяснение скучноватое. Более того, проблема в том, что молекулярная биология как никогда ясно показала: членистоногие и хордовые во многих деталях восходят к некоей общей схеме устройства тела. Маленькие сегменты креветки порождены теми же генами, что порождают и наш позвоночный столб – и т. п. И снова возникает старый вопрос: как же пройти путь от омара до кота? Сегодня многие биологи сходятся во мнении, которое сочетает в себе изящество, отголосок тайны, да еще и некоторую крупицу смирения.