Тайны двора государева - Валентин Лавров

Меншиков извинительно вздохнул, развел руками, успокоительно сказал:

— Мин херц, я приказал капитанам Преображенского полка Лопухину и Трубецкому розыск делать. Они все там обыскивают, Свежева Емельку вызвал. Кнутом малость по чешет спины, так челядь и учухается, сама найдет виновного.

Петр с удивлением покачал головой:

— Как далеко воровство зашло… Надо же, подарок ко роля Августа утащили, да откуда — из моей библиотеки. Всех их, челядь, повешу, правых и виноватых. Воровство искоренять в государстве начну с собственного дома. — Посмотрел на генерал-прокурора Ягужинского: — Павел Иванович, как тебе сие нравится? — Остервенело погрыз ноготь, приказал: — Прокурор, сей же час пиши мой указ по всему государству, а содержание такое: всякий вор, который украдет столько, сколько стоит веревка для виселицы, без замедления должен быть повешен, невзирая на чины и заслуги.

Ягужинский задумчиво почмокал губами:

— Государь, не круто ли у нас получится? Ведь на Руси не ворует только тот, кто спит. Так все государство висе лицами покроется.

— За бояр своих боишься, да и за себя, Павел Иванович? Ничего, тысяч десять жулья повесим, зато остальные тащить перестанут. Иди к Лефорту в кабинетец да теперь же составь указ. — Зло взглянул на Шеина: — Рыба тухнет с головы! Если бояре тянут, что ж черному люду делать?

Петр не успел доесть осетрину, как вернулся Ягужинский, сдвинул соус и положил перед государем исписанный лист бумаги. Петр пробежал его глазами, согласно кивнул головой и, приняв из рук Ягужинского перо, указ подписал.

Вскоре в трапезную стремительно вошли Трубецкой и Лопухин. Петр от нетерпения аж привскочил на стуле:

— Ну что?

Трубецкой с поклоном протянул желтую луковицу часов, сказочно блестевшую каменьями в лучах проникавшего через окно солнца.

— И виновного нашли, и пропажу… Вор под кровать свою спрятал, теперь под арестом в Преображенском.

Петр обнял любимцев капитанов:

— За часы спасибо, а вора сейчас же повесить на Крас ной площади. Пусть все знают.

Лопухин, воин немолодой и в боях неустрашимый, неосторожно возразил:

— Государь, сделайте милость, послушайте суть дела, а потом решайте, надо ли вора вешать…

Петр аж взвился. Он выскочил из-за стола, размахнулся и готов был оглоушить Лопухина страшным ударом, но вдруг удержался, сурово произнес:

— Тебя, капитан Лопухин, коли другой раз станешь чинить мне противность, разжалую в солдаты. Я нарочно не интересуюсь гнусной личностью вора, хоть мне самому будь он сват или брат. Украл — лезь в петлю. Таков мой царский указ, и попрошу исполнять его усердно. Теперь же тебя следовало бы малость поучить, да однажды я тебя прибил напрасно, когда с тобой в феврале прошлого года злодея Цыклера под арест брали. Теперь мы сочлись, а вперед — берегись. Я нынче же буду в Кремле и полюбопытствую, как ты царский указ исполнил. Тогда с Трубецким подробности мне и поведаете. Идите!

* * *

Обед еще продолжался некоторое время. Затем, вздремнув с час в спальне Лефорта, Петр во главе верховых всадников направился к Кремлю.

Не доехав до Спасских ворот, Петр увидал народ, сбившийся возле виселицы и что-то с жаром обсуждавший.

Всадники толпу вмиг разогнали. Петр увидал мальчугана, висевшего головой вниз. Приглядевшись, он с удивлением воскликнул:

— Ба, да это старый знакомый мой — Ивашка, цирюльников ученик! — Гневно оглянулся. — Сдурели, что ль? Детей стали вешать. Кто сие удумал?

Иван Трубецкой доложил:

— Это и есть воришка, похитивший часы ваши, государь! Как вы приказывали, мы его повесили. А за какое место вешать, то указано не было.

Мальчишка начал громко плакать. Петр нахмурился. Ему неприятно было зреть ребенка на виселице. Петр спросил у Ивашки:

— Так это правда, что ты часы мои украл?

— Правда… — сквозь всхлипывания, натужным голосом выдавил из себя мальчишка.

— И что из тебя хорошее вырастет, коли ты сызмальства чужое тягаешь?

— Не буду больше, дяденька Петр Алексеевич! — хрипел мальчишка. — Хочу к маменьке!..

Петр вдруг вырвал из рук стоявшего неподалеку Емельки Свежева плетку-треххвостку и начал лупить юного воришку по оголенной спине и ягодицам, приговаривая:

— Вот тебе за воровство, вот тебе за плутовство…

— Виноват, не буду больше, виноват! — орал мальчишка.

Наконец Петр отшвырнул плетку и, беря дыхание, приказал:

— Снимите его!

Когда мальчишка, растопыривая руки и пошатываясь, встал на землю, государь спросил:

— Да зачем тебе часы?

— Они мне вовсе ни к чему, мне любопытно, что внутри их тикает. Я хотел посмотреть, себе такое же сделать, а часы на место положить.

— А вышло, что воровал! На первый раз отпущу, но скажи отцу, чтоб учил тебя построже.

— У меня нет отца, он под Азовом погиб… на царской службе.

Петр подумал, сказал:

— Коли ты такой любознательный, прикажу, чтоб на учебу отправили. Но чужого под страхом смерти никогда не бери.

В тот вечер сели за стол царедворцы и бояре — безбородые, с непривычными цыплячьими лицами. Они умирали от хохота при виде друг друга. Так, посмеиваясь, после второй или третьей чарки вспомнили малолетнего воришку. Меншиков сказал:

— Если бы, мин херц, следовать твоему указу, глупого мальчишку сегодня надо было жизни лишить. А двигало им, говорит-де, любопытство одно, сиречь похвальное желание. Аж чернь нынче роптала: «По царскому новому указу будут теперь детей вешать!» Надо нам это?

Генерал-прокурор Ягужинский поднялся с чаркой:

— Пьем за мудрость государя-батюшки! Только, Петр Алексеевич, не во вразумление ли наше Господь послал нам с мальчишкой казус? Все мы, батюшка, воруем, только одни ловко и много, а другие мало и несчастливо. Государь всемилостивый, скажи, разве ты хочешь быть императором в одиночестве, без подданных?

Государь не удержался, прыснул со смеху и свой же указ отменил.

И слава Богу, а то много ли нынче на Руси народу бы осталось?

В сыром мартовском воздухе тяжело плыл колокольный звон. Заплечных дел мастер в большом чане варил смолу. Время от времени он бросал в пламя березовые поленья. Красная площадь все больше заполнялась любопытными. К месту казни проталкивался разный люд — боярская челядь, рвань кабацкая, нищие, калеки, торговый народец, человеки, бродящие меж двор.