Квартира в Париже - Гийом Мюссо

– Вас это удивило?

Диана пожала плечами:

– Я проработала в лечебнице пятнадцать лет. Пациенты, возвращенные к жизни, дружно утверждают, что после комы двигались по световому туннелю, это уже банальность. Явление «Опыта неминуемой смерти» известно с древних времен.

– Эти операции подействовали на состояние здоровья Шона?

– Безусловно: возникли проблемы с памятью, сильная утомляемость, нарушение координации движений и…

Диана запнулась, не договорив. В ее глазах искрились хитрость и ум.

– Вы не все мне сказали, верно?

Маделин глазом не повела – ждала продолжения.

– Раз вы так настаивали на встрече со мной, то, наверное, нашли что-то еще… Другую картину?

Маделин достала телефон и показала Диане фотографию последней картины, сделанную в темноте, с горящими буквами, настойчивым повтором: ДЖУЛИАН ЖИВ.

– Вот оно что…

– Как я погляжу, вас и это не удивляет.

Диана уперлась в стол локтями и сцепила пальцы, как будто собралась помолиться.

– Знаете, почему Шона так потрясли эти два путешествия к рубежу небытия? Во-первых, потому, что в пресловутом туннеле света он увидел всех важных в его жизни людей, которые уже умерли: мать, гарлемских дружков, убивших себя в девяностые передозировкой или погибших в бандитских войнах. Он даже увидел там Беатрис Муньос.

– Опять классика «Опыта неминуемой смерти», – бросила Маделин. – Вы видите свою жизнь и всех умерших, сыгравших в ней важную роль.

– Глядите-ка, вы рассуждаете со знанием дела!

– Вернемся к Лоренцу, если не возражаете. Я не ваш пациент.

Диана не стала настаивать.

– Но кое-кого Шон в туннеле не увидел… – тихо проговорила она.

Теперь Маделин все поняла, и у нее кровь застыла в жилах.

– Своего сына!

Диана кивнула.

– Дальнейшее понятно. Шон стал развивать бредовую теорию: дескать, раз он не встретил Джулиана там, значит, тот остался в живых.

– Вы в это не верите?

– Я верю в рациональные объяснения явления. Кислородное голодание мозга, приводящее к нарушениям в участках коры, ответственных за зрение, действие медикаментов, изменяющее сознание. В случае Шона последнее было налицо: борясь с сепсисом, ему ввели большие дозы допамина, вещества, вызывающего галлюцинации.

– Вы не пытались его вразумить?

Диана обреченно махнула рукой:

– Самый безнадежный глухой – тот, кто не желает слышать. У Шона была потребность верить, что его сын жив. Вы бессильны против того, кто не расположен вас слушать.

– К каким же последствиям это привело?

– По-моему, он собирался возобновить расследование похищения Джулиана, но помешала смерть.

– Вы категорически исключаете, что мальчик мог выжить?

– Увы, Джулиана нет в живых. Я не испытываю никакой симпатии к Пенелопе, но у нее нет причин говорить неправду. Все остальное – бредни моего друга, сломленного горем и отупевшего от медикаментов.

4

Объявляется посадка на рейс «Эр-Франс» 118, вылетающий в Мадрид, выход 14. Первыми проходят семьи с малолетними детьми и пассажиры с билетами в ряды с 20-го по 34-й.

Маделин проверила номер своего места на только что напечатанном билете. До Рождества оставалось два дня, было не меньше десятка задержанных рейсов, терминал Е аэропорта Шарль де Голль кишел людьми.

– Спасибо, что проводили, Гаспар. Знаю, вы не выносите аэропорты…

Он пропустил издевку мимо ушей.

– Прямо так и улетите?

Маделин уставилась на него в недоумении: куда он клонит?

– А как еще мне поступить?

– Решили, что дело сделано, раз картины найдены?

– Совершенно верно.

– Как же продолжение расследования?

– Какого расследования?

– Гибели Джулиана.

Она покачала головой:

– Мы с вами не полицейские, Кутанс. Дело давно закрыто.

Она направилась было в сектор посадки, но он преградил ей путь.

– Не говорите со мной как с умственно отсталым.

– Да бросьте вы!

– Сколько еще всего непознанного!

– Вы это о чем?

– Есть одна мелкая подробность, – сказал Гаспар насмешливо. – Тело ребенка так и не нашли.

– Ясное дело, его унесло в Ист-Ривер. Скажите честно, у вас есть малейшие сомнения, что он мертв?

Он не отвечал, и Маделин поднажала:

– Думаете, Пенелопа Лоренц вам соврала?

– Не думаю, – отозвался он.

– Ну и хватит в этом ковыряться, пожалейте свою голову. Мальчика уже два года нет в живых. Страшная драма, но нас она не касается. Возвращайтесь к вашим пьесам, это будет лучше всего.

Гаспар молча довел ее до зоны досмотра. Маделин сняла и положила на поддон ремень, куртку, опустила туда телефон.

– Всего хорошего, Гаспар. В вашем распоряжении весь дом. Больше никто не будет вас отвлекать, можете спокойно творить!

Ему в голову пришло греческое слово «кайрос», означающее «счастливый момент». Уметь ловить этот момент – великое искусство. Мало кто умеет не упускать удачу, шанс кардинально развернуть жизнь в ту или иную сторону. Ему эти жизненные виражи никогда не давались. Сейчас он попросту искал слова, способные убедить Маделин не улетать. Не найдя правильных слов, он опустил руки. По какому, собственно, праву? Да и зачем? У нее своя жизнь, своя заветная цель, к которой она долго шла. Он устыдился, что хотел ее удержать, и пожелал ей удачи.

– Выше голову, Маделин. Будете держать меня в курсе событий?

– Каким образом, Гаспар? У вас же нет телефона.

Он хотел ответить, что люди веками поддерживали связь без всяких телефонов, но сдержался.

– Оставьте мне ваш номер, я сам вам позвоню.

Он понимал, что ей это не очень важно, но она не возразила, и он, как мальчишка, подставил ей свое забинтованное запястье, чтобы она написала на бинте номер телефона.

После проверки она прощально помахала ему рукой и ушла, не обернувшись. Он долго провожал ее взглядом. Странно было вот так с ней расставаться. Странно признавать, что все кончено, что больше он ее не увидит. Они провели вместе всего два дня, но у него было ощущение, что они знакомы гораздо дольше.

Она исчезла из виду, а он еще долго стоял неподвижно, как оглушенный. Как теперь поступить? Воспользоваться удобным случаем и купить билет до Афин? Несколько секунд он забавлялся с идеей удрать из парижского ада, от этой ненавистной, вызывавшей у него омерзение цивилизации, не обращавшей на него никакого внимания. Если вылететь сегодня, то уже вечером он окажется на своем греческом острове и проведет одинокую жизнь вдали от всего, что его ранит: от женщин, мужчин, технологий, загрязнения всего и вся, чувств и надежд. Но после долгих колебаний он отверг этот вариант. Что-то – он не знал, что именно, – удерживало его в Париже.