Квартира в Париже - Гийом Мюссо

Я вне себя от ужаса. Мой мозг отказывается понимать услышанное.

– Вы же не…

– Шевелись! – гаркает она, швыряя мне в лицо кусачки.

Я близка к обмороку.

– У ТЕБЯ ОСТАЛОСЬ СОРОК СЕКУНД. НЕ ВЕРИШЬ? СМОТРИ!

Она заходит в клетку, хватает Джулиана, икающего от страха, тащит его за собой, ее нож приставлен к горлу моего сына.

– ДВАДЦАТЬ СЕКУНД.

У меня чувство, что нож всадили мне в живот.

– Я никогда такого не сделаю, – вырывается у меня.

– ПРИДЕТСЯ!

Я понимаю, что она грозит не зря, что у меня нет выхода.

Тогда я подбираю кусачки и приближаюсь к ней, к Джулиану, он в ужасе визжит:

– Нет, мама! Мамочка, не надо! НЕ НАДО!

Подступая к сыну со страшным оружием в руке, я понимаю две вещи.

Ад – это здесь.

Аду нет конца.

3

Ад оказался хуже самого жуткого кошмара.

Заставив меня совершить ужасное, немыслимое, чудовище уволокло моего сына. Перед этим, чтобы унять мою сумасшедшую ярость, индианка врезала мне так, что я рухнула, как сноп. Посыпались удары: в живот, в горло, в грудь. Когда я очухалась, она посадила меня на железный стул и накрепко примотала к нему колючей проволокой.

Прошли часы. Не знаю, сколько времени я так провела. Я напрягаю слух, но не слышу голоса Джулиана. Каждый вздох причиняет мне режущую боль.

Железные колючки рвут мне кожу.

Я теряю сознание, потом прихожу в себя, представление о времени полностью утрачено. Я истекаю кровью, измазана своим дерьмом, промокла от своей мочи, от своих слез, от нестерпимого страха.

– Любуйся, шлюха!

Забытье снимает как рукой, и я вздрагиваю всем телом.

Передо мной индианка, одной рукой она тащит Джулиана, в другой сжимает свой охотничий нож. Я не успеваю даже вскрикнуть. Воздетое лезвие злобно сверкает и вонзается в моего сына. Раз, два, десять раз. Брызжет кровь. Я икаю от ужаса, издаю вопль. Железные крючья терзают мою плоть. Я захлебываюсь, задыхаюсь, я хочу умереть.

– ПРОКЛЯТАЯ ШЛЮХА!

1

Вернувшись в дом на улице Шерш-Миди, Гаспар столкнулся нос к носу с Шоном Лоренцом.

Большой черно-белый портрет художника – работа английского фотографа Джейн Браун – придавал обстановке суровость, погружал гостиную в каменную тишину. Было такое впечатление, что художник не сводит с вас укоризненного взгляда.

Сначала Гаспар решил его игнорировать и спрятался в кухне, где включил кофеварку, купленную после выхода из салона связи. Чтобы подхлестнуть себя, он приготовил итальянский ристретто и буквально опрокинул его одним глотком. Потом наступил черед лунго, продлившего удовольствие.

Он вернулся в гостиную с чашкой в руке и снова почувствовал на себе взгляд художника. В первый раз Шон как будто говорил ему «проваливай», но теперь его пронзительные глаза смотрели иначе, словно взывая о помощи.

Немного постояв, Гаспар раздраженно проговорил:

– Как тебе помочь? Твой сын мертв, сам знаешь.

Он понимал, что говорить с фотографией – глупость, но потребность оправдаться пересиливала логику. Оправдаться – а еще собраться с мыслями и подвести промежуточные итоги.

– Согласен, тело не нашли, – продолжил он, – но из этого не следует, что он выжил. Согласись, твоя история с «опытом неминуемой смерти» не вызывает доверия.

Шон продолжал молча сверлить его взглядом. Гаспар изобрел за безмолвного собеседника реплику: «Думаешь, если бы ты лишился сына, ты бы не…»

– У меня нет сына, – возразил он портрету.

«Помоги мне!»

– Не надоедай.

Ему вспомнились слова Лоренца в интервью Жаку Шанселю. Под конец журналист спросил его о высшей цели любого художника. «Бессмертие», – не задумываясь, ответил Шон. Это можно было бы счесть преувеличением гордеца с манией величия, если бы Лоренц не развил свою мысль: «Бессмертие позволяет бесконечно заботиться о дорогих вам людях».

Спор с портретом вызвал у Гаспара головокружение, потом галлюцинацию: на лице на портрете проступили черты его отца, и отцовский голос взмолился о помощи. Драматург заморгал, прогоняя наваждение, и оно послушно исчезло.

Избавившись от двух укоряющих мертвецов, он уполз к себе в берлогу на втором этаже, разделся, размотал бинты и встал под душ. Он редко принимал душ в разгар дня, но события минувшей ночи и связанное с ними лихорадочное волнение лишили его сна. Он вернулся домой смертельно уставшим, поэтому ему понадобилось взбодриться под холодными струями. Потом, тщательно вытираясь, он посмотрел на себя в усеянное черными точками зеркало и пришел в уныние: многовато щетины, волос, шерсти и жира.

В одном из шкафчиков в ванной Гаспар нашел кисточку, опасную бритву и пену для бритья. Неуклюже действуя забинтованными руками, он первым делом отстриг себе ножницами бороду, потом тщательно побрился, потом избавился от лишних клочьев волос. После этих процедур ему стало легче дышать. Желания наряжаться в рубашку лесоруба и в бархатные штаны лесника больше не было.

В майке и трусах он наведался в гардеробную при главной спальне дома. Шон Лоренц оказался приверженцем капсульного гардероба – неизменного набора одежды, – чем походил на Стива Джобса и на Марка Цукерберга. В гардеробе Лоренца осталась дюжина пиджаков Smalto в цветовой гамме от черных до светло-серых и белые хлопчатобумажные рубашки с английскими воротничками и перламутровыми пуговицами. Телосложением Гаспар мало чем отличался от художника, разве что был подороднее. Она надел рубашку и костюм и сразу почувствовал себя так, словно во всем этом родился и словно уже сбросил несколько лишних килограммов.

В одном из ящиков, рядом со смотанными кожаными ремнями, лежали флаконы с туалетной водой – пять немного пожелтевших упаковок Pour un Homme фирмы Caron, некоторые еще в целлофане. Он вспомнил рассказ Полин, хорошо иллюстрировавший фанатичность Лоренца. Эти духи были первым подарком Пенелопы будущему мужу на заре их отношений. С тех пор Шон не прекращал ими пользоваться, но, убежденный, что производитель не может не менять со временем состав продукта, искал на интернет-аукционе и систематически приобретал флаконы, изготовленные в 1992 году.

Гаспар откупорил одну упаковку, принюхался и побрызгался. Ему понравился аромат без возраста – смесь лаванды и ванили. Выходя из гардеробной, он посмотрел на свое отражение в высоком зеркале и остался доволен: совсем другой человек! Второй Лоренц, только покруглее и поспокойнее. Для усугубления эффекта он спрятал в ящик с туалетной водой свои очки. Разумеется, ему пришел на ум его любимый фильм «Головокружение» и Джеймс Стюарт в роли Скотти. Герой пытался переделать свою невесту, чтобы она стала похожей на его утраченную любовь. Пытаться занять место умершего бывает очень опасно, предупреждал Хичкок развязкой своего фильма. Но в тот момент Гаспару было не до этой драмы. Одернув полы пиджака и пожав плечами, он вышел из комнаты.