Анна Ахматова. Гумилев и другие мужчины "дикой девочки" - Людмила Бояджиева

— Слушай, Ань, все знают, что я с тобой дружу, и просят передать всякое: то открытки, то цветы или даже конфеты.

— Все на помойку. — Она со смаком жевала. — Котлета — прелесть! А конфеты, что воздыхатели несут, — на стол или раздать в больнице.

— Ты прямо чудо в перьях! — возмутилась Валя. — Это же благодарность! Они же от всего сердца! Твои стихи такие простые, такие разговорные по форме, но сложные и глубокие по содержанию.

— Заучила из рецензии? Больно складно заговорила. Да только не о том.

— Хорошо… Если говорить нескладно, своими словами, то получается вот что: женщинам кажется, что ты пишешь именно о них. Вернее: подслушала, подсмотрела, угадала и описала в недоступной им поэтической форме их же переживания. Только глубже и серьезней, чем им представлялось. Через тебя они свои чувства на высоту подняли. Носы позадирали, весь свой романчик в мировом масштабе узрели! А каждый мужчина мечтает оказаться на месте твоего мужа. Да, да! Что смеешься? Они же все думают, что ты пишешь только о них!

— Это в самом деле анекдот! Жаль, Николаю и в голову такое не придет. — Улыбка Анны всегда несла тень мученичества и легко переходила в выражение скорби. — Знаешь, у меня еще один жуткий недостаток обнаружился от всей этой славы — не выношу, когда меня хвалят. Потому что хвалить лезут, как правило, идиоты. Как-то после моего чтения один умник с эстрады стал расписывать мое «удивительное дарование», да еще с Пушкиным сравнивать!.. Погоди, прожую… Представляешь?! Я встала и ушла! Ненавижу! Зачем же Пушкина трогать? Всегда чую фальшь.

— Так я ж честно… — растерялась Валя, протягивая подруге салфетку…

— Мы свои. Тебе верю. А всяким придуркам лучше бы помолчать…. — Анна закурила, проследила полет голубых колец. — Понимаешь, Валюха, я ведь и сама не знаю, как это все происходит. Вроде вырастает история… Так себе — обычная. Но в самой глубине моего существа живет какая-то пугающая дисгармония. Она-то и рвется наружу, искажает оптику и, сдвигая обычное за грань привычного, даже понятного мне… Вдруг нечто темное, пронзительно печальное накроет…

— И отсюда смертельная жуть, являющаяся в самом конце…

— Даже не жуть… Я и говорить об этом не могу. Внутри какое-то клокотание, подземный гул, движение изначальных пластов, на которых держится жизнь… Скорбь обо всем живущем… — Анна загасила папиросу и решительно поднялась. — Нет, это не объяснишь. Пусть другие думают.

Романы Анны не выстраиваются в цепь — это сложная, многолинейная система взаимоотношений разной степени глубины и полезности. Сопоставлять даты даже самых важных любовных историй, определять длину «донжуанского списка» Анны было бы интересно частному детективу, кабы такого нанял ревнивый муж. Но муж старался отвлечься от уязвлявших его достоинство мыслей сочинением стихов и изучением карт новых походов. Чай с малиной он и вправду не любил — всегда, словно в супе, болтается какая-то муть, и вкус блеклый. А от крика детей мурашки по спине бегают. Кроха какой-нибудь, ангелочек, сплошная нежность, а как затрубит с осатанением — не хуже архангела Гавриила. Анна все точно подметила. А он знал о ее увлечениях и старался сам добрать эротических впечатлений на стороне.

Роман Анны с Чулковым длился долго — то разгораясь, то почти угасая. Они вместе ездили и в Париж, и в Киев. Вместе осматривали соборы, очищались в атмосфере лавры. Поездки с Чулковым в Киев оказывались для Анны куда удачнее, чем в Париж, — здесь они были одни. Если не учитывать, что почти одновременно в этом же городе свиданий, каким Киев стал для Анны, она встречалась с другим мужчиной, которому напишет немало стихов, которого признает одним из главных учителей в своей жизни. И… предаст.

В 1913 году Николай собрался в экспедицию под эгидой Академии наук и военного ведомства. Снова в Африку, для сбора научных материалов. И снова наверняка на полгода. Стол в его кабинете был завален бумагами, ковер на полу — ящиками, коробками, какими-то хитрыми приборами. Анна ворвалась словно фурия — она только что узнала о предстоящем отъезде мужа. Пнула ногой коробку с банками тушенки, скривилась от боли.

— Кирпичи перевозите? Знаешь, что я окончательно поняла? У меня муж — бродяга и отшельник. И плевать мне на Академию наук и всякие там ведомства!

— А у меня жена — «бражница и блудница». По три дня дома не бывает. Не спрашиваю… не спрашиваю… — Иронично ухмыляясь, он поднял руки. — Так и не заметили бы, что муж уехал.

— Какая разница? Уехал, приехал… Все равно не со мной.

— Это вы не со мной.

— Интересно, где причина, а где следствие? Кажется, это вы начали семейную жизнь с полугодового отсутствия! Бросили «соломенную вдову» чуть не сразу после венца. — Она подбоченилась, в голосе появились не до конца искорененные «дворняжьи» интонации.

— А не вы ли, милая моя, прямо в медовый месяц закрутили роман с этим итальянским красавчиком, а потом еще ездили к нему, прикрываясь нелепой ложью?

— Вы тоже ездили куда-то, и я не спрашиваю, к кому. Бродяга и безответственный индюк!

— Анна! Разве поэт может так сказать? Безответственный индюк? Это рыночная лексика!

— А что с меня взять — дитя улицы. — Она присела на подлокотник его кресла и с торжеством, полным, глубоким голосом прочла:

— Эге… Да ты молодец! — неожиданно обрадовался Николай. — Это меня зацепило. Это настоящее! — Он обнял жену. — Поздравляю, коллега!

Она отстранилась, сосредоточенная на какой-то своей мысли: — Все было настоящее — кисмет, как говорили мои давние предки. Судьба…

— Ты о чем? — Николая насторожил ее серьезный тон.

— О мучившем тебя вопросе… — Она опустилась в кресло рядом, поставила на ковер пепельницу, закурила. Заметила, как напряженно застыл Николай. Заговорила быстро, словно торопясь сбросить тянувший ее книзу груз: — Я видела этого мужчину один раз — мы провели вечер и ночь в убогой гостинице на окраине маленького городка. А потом я три года ждала от него письма — каждый день бегала по жаре на почту. Меня даже за сумасшедшую принимали. Я могла умереть от любви.

— Какой любви? Какой такой любви?! Это же, это же… умопомешательство! Кто он? — Николай вскочил, выпрямился, словно перед вызовом на дуэль.