Закрой дверь за совой - Елена Михалкова

Если бы не улыбка, возможно, Гройс и промолчал бы. Ему хватило бы здравого смысла. Нелепо спорить с человеком, у которого ключ от твоих наручников. Но какой-то мелкий бес толкал его под локоть и нашептывал, что именно потому, что он стар и немощен, как она выразилась, у него должно оставаться хоть что-то, что позволит ему не терять достоинства. Территория, на которой он сильнее ее.

– Я могу перестать есть, – сказал он.

Она поняла не сразу. А когда поняла, в глазах ее промелькнул испуг.

Теперь настал черед Гройса ухмыляться. О, моя дорогая! Тебе жизненно важно все контролировать. Поведение твоих читателей, равномерность покрытия губной помады, расположение листьев на фикусе. До этой секунды ты не сомневалась, что пленник тоже под твоим контролем.

Ее мыслительный процесс представился ему в виде крыс, снующих в ее голове. Крысы были худые и стремительные, они молниеносно пробегали по лабиринту, над входом в который светилась надпись «СТАРАЯ СВОЛОЧЬ ЗАМОРИЛА СЕБЯ ГОЛОДОМ», а над выходом «И ЧЕМ ЖЕ НАМ ЭТО ГРОЗИТ?»

Она быстро соображала и к тому же была наделена воображением, так что ему не пришлось подсказывать ей. Вот Гройс умирает на ее постели. Вот она пытается избавиться от его высохшего тела… Но как? Закопать на участке? О, это отвратительно: труп старика в ее прекрасном саду. Гройс понимал, что она никогда не осквернит собственную территорию. Тащить его в лес? Она не настолько сильна, а он не настолько легок, и, будем надеяться, не слишком усохнет даже после голодовки. И свидетели! Всегда существует риск наткнуться на мальчишек, решивших именно в этот вечер забраться в сад писательницы, или на парочку, укрывшуюся в лесу.

– Пресса будет в восторге, – сказал Гройс, стараясь ухмыляться не слишком широко. – «Детективщица убила соавтора»! Как вам заголовок? Достаточно броский?

Сначала она кричала на него. Затем пыталась уговаривать. Сунула кашу ему под нос. «Ваша мерзкая овсянка в обмен на пса», – предложил старик, и Ирма в ярости ушла. Она не собиралась уступать.

Но на этот раз Гройс тоже уперся насмерть.

– Люди старше семидесяти умирают от голодовки не за тридцать дней, а всего за неделю, – сказал он ей в следующий раз, когда она пришла требовать, чтобы он съел суп. – Представляете, семь дней – и вы освободитесь от меня!

– Ешьте!

– Я бы на вашем месте меня расчленил, – задумчиво сказал Гройс. – Вы умеете пользоваться электропилой? Если резать по суставам…

Хлопнула дверь. Старик расхохотался ей вслед.

Нет, умирать он не собирался. Правда, и плана на случай, если Ирма не пойдет на попятный, у него тоже не было.

«К черту план».

Четыре дня спустя

Гройс никогда не думал, что будет так сильно хотеть есть. К концу вторых суток обоняние его обострилось до такой степени, что он разобрал слабый манящий запах кожи от домашних туфель Ирмы.

Чуть позже на подоконник скакнул кузнечик. Старик облизнулся. Кузнечик был крупный, упитанный.

Поющие за окном птицы вызывали у Гройса лишь гастрономические ассоциации. Он потушил бы соловьев в сметане, воробьев бы запек, нафаршировав рисом. Да что там птицы! – он жевал бы даже листья, если бы кто-нибудь выпустил его в сад.

Но Ирма, казалось, смирилась с его решением. Три раза в день она приносила поднос с едой и воду. Воду Гройс выпивал, к еде не прикасался.

Эти часы – когда поднос стоял рядом с его кроватью – были самыми тяжелыми. Уже к концу первого дня голодовки Гройс начал всерьез бояться, что накинется на кашу или суп, не в силах себя контролировать. Вся еда пахла. Немыслимо, преступно, волшебно пахла. Руку протяни – и рассыпчатая гречка, щедро сдобренная сливочным маслом, окажется у тебя во рту. Или борщ, источающий такой аромат, что в желудке начинали бить тамтамы. На второй день Ирма начала подкладывать на поднос зелень из своего сада. Гройс не предполагал, что можно с такой силой ненавидеть и обожать базилик. Казалось, его запах раздирает ему ноздри.

«Я не выдержу рядом со жратвой. Это лишь вопрос времени».

Когда Ирма в следующий раз поставила перед Гройсом еду и пошла к двери, за ее спиной послышался грохот.

Женщина изумленно обернулась. Старик отшвырнул поднос. Гречка рассыпалась по всему полу. Мясо в соусе лежало кучей возле фикуса.

Ирма стиснула зубы и все собрала. Старый урод в это время безмятежно таращился в потолок.

Найдя решение, Гройс уже не отступал. Старик отбрасывал от себя еду. Ирма была уверена, что он делает это для того, чтобы ей напакостить. Истинные мотивы его поступка не приходили ей в голову. Сначала она перестала наливать ему суп, затем постепенно оставила одну овсянку на воде. Все равно после голодовки ему нельзя будет ни мясного, ни жирного. Порции постепенно уменьшались, пока не свелись к двум столовым ложкам.

Две ложки убрать нетрудно.

Гройс слабел так стремительно, словно был шариком, из которого выходил воздух.

Утром четвертого дня он впервые допустил, что умрет здесь. На этой кровати. В купленных ею носках. Довольно глупо было подыхать из-за собаки, а впрочем, при чем здесь собака… Хотя нет, все-таки при чем.

Ирма приходила, ставила кашу и воду. Убирала выброшенную овсянку. И все это с неумолимостью робота, с безжизненным замкнутым лицом, без единого слова. Однажды она оказалась недалеко от него, и обостренным чутьем он снова уловил знакомый тошнотворный запах.

Земляника.

Она все-таки купила новую помаду.

Эта вонь словно вышибла запертую дверцу в его голове, и на Гройса снизошло откровение. Он понял, кто такая Ирма. Это же смерть, его собственная смерть! Бесчувственная, неумолимая, отбирающая у него одну радость за другой. Обрекшая его сначала на неподвижность, затем на одиночество, на тоску. Все это время он сопротивлялся не бабе, в своих книжных лабиринтах утратившей связь с реальностью, а стоящей за ней громадной темной силе, вырывающей из него куски его истории, его жизни, а под конец приготовившейся сожрать и его самого.

И как же он собирается победить ее? Умерев!

Сообразив это, старик засмеялся. Смертию смерть поправ, значит! Ха-ха-ха!

– Ты жарь, а рыба будет, – пробормотал он. Большая рыба. Толстая рыба. Он пожарит ее с луком, прямо в чешуе, на самой огромной сковороде, которая найдется, и станет плясать вокруг, пока она масляно сияет ярче солнца, а потом съест ее плоть, и шкуру, и кости, и нырнет в теплую синюю воду, огромную синюю воду, которая примет его легкое отощавшее тело и понесет в океан…

Когда Ирма заглянула в комнату, Гройс спал.

Она завела машину и выехала из поселка. На три у нее была назначена консультация с врачом. Легенду Ирма придумала без труда: бабушка ее подруги впала в маразм и отказывается принимать пищу. Подруга не хочет класть старуху в больницу и готова оказать ей дома любую помощь. Ведь можно же накормить человека против его воли! Вопрос лишь в том, как это сделать.