Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей - Стефан Владимирович Машкевич

власти не ощущается, ввиду ее нетвердости и непоследовательности, если дисциплина обязательна только для офицеров и солдат, не входящих в клуб им. Полуботка, то не сочтет ли своевременным «голова» войскового клуба им. Полуботка поруч[ик] Михновский арестовать совет военных депутатов, совет рабочих депутатов, исполнительный комитет общественных организаций и командующего войсками киевского военного округа, дабы в самом начале остановить волну безначалия, подкатившуюся уже к высотам Киева?{328}

Примерно через месяц единомышленники Михновского едва не воплотили это саркастическое предложение в жизнь.

В середине мая украинские новобранцы в Чернигове под влиянием агитации самостийников из клуба имени Полуботка начали самовольно объединяться в отдельную часть. Генеральный военный комитет решил отправить новобранцев на фронт{329}. В конце мая они прибыли в Киев и, вместе с присоединившейся к ним украинской частью из Пензы, отказались ехать на фронт{330}, заявив, что поедут не иначе как под названием «Второй украинский полк имени Павла Полуботка» (первым, как мы помним, был полк имени Богдана Хмельницкого). Их было больше 5 тысяч человек. Разместились солдаты на распределительном пункте в селе Грушки, по Брест-Литовскому шоссе. Настроение их было таково, что даже Центральная Рада и Генеральный военный комитет относились к ним с опаской. По распоряжению Оберучева, их дважды пытались погрузить в поезда для отправки на фронт; бойцы отказывались грузиться, заявляя, что «фронт наш в Киеве».

Вновь вспомним Михаила Булгакова:

Когда же к концу знаменитого года в Городе произошло уже много чудесных и странных событий и родились в нем какие-то люди, не имеющие сапог, но имеющие широкие шаровары, выглядывающие из-под солдатских серых шинелей, и люди эти заявили, что они не пойдут ни в коем случае из Города на фронт, потому что на фронте им делать нечего, что они останутся здесь, в Городе, ибо это их Город, украинский город, а вовсе не русский, Тальберг сделался раздражительным и сухо заявил, что это не то, что нужно, пошлая оперетка{331}.

Здесь говорится о конце 1917 года, но эхо летних событий в этом пассаже, пожалуй, слышится.

В конце июня к полуботковцам отправилась делегация Центральной Рады во главе с Винниченко и Петлюрой. Переговоры ничего не дали. Наконец, Генеральный военный комитет принял отчаянное решение: перестать выдавать полуботковцам еду (!). Те ответили демонстрацией у здания Педагогического музея 29 июня (12 июля). Через два дня Генеральный секретариат снова обсуждал вопрос о полуботковцах – Петлюра, в частности, признал, что движение солдат украинцев как на фронте, так и в тылу приобретает стихийный характер – но ни к какому разумному решению не пришли{332}…

Вечером, предположительно, 4 (17) июля, к голодным полуботковцам пришли некие «люди» и стали звать их «идти в город, там дадут хлеба и обмундирование»{333}. Это были, согласно различным свидетельствам, офицеры{334}, представители клуба имени Полуботка{335}. Поздним вечером солдаты покинули казармы и пошли в расположенный поблизости, на Сырце запасной полк, где захватили из ящиков винтовки. Затем они «посетили» авиационные и железнодорожные части, в одной из которых захватили автомобили. Часть солдат поехала на этих автомобилях, часть двинулась по шоссе пешком.

Около часа ночи о захвате оружия стало известно в полку имени Богдана Хмельницкого. Подполковник Капкан распорядился разбудить солдат и выехал навстречу полуботковцам с четырьмя ротами богдановцев, вооруженных винтовками, но без патронов, которых в полку вообще не было. Богдановцы преградили было путь полуботковцам, но те начали стрелять в воздух. «Аргументы» оказались настолько сильными, что часть богдановцев решила присоединиться к бунтовщикам и арестовать Капкана. Последнему пришлось заявить, что он готов идти вместе. На самом же деле он поехал в Генеральный военный комитет и около 6 часов утра распорядился издать приказ о том, что временно, до выяснения положения, принимает на себя власть над городом (!){336}.

Дойдя до города, восставшие принялись обезоруживать постовых милиционеров, что удалось им почти без всякого труда. Более смелым, чем милиционеры, оказался Павел Незлобин, повстречавшийся им на Галицком базаре. На попытку обезоружить себя он выступил вперед и обратился к солдатам:

– У кого есть смелость, пусть тот силой отберет револьвер у меня, председателя совета рабочих депутатов!

Нападающие растерялись, уселись в автомобиль и уехали с базара.

Уже на рассвете полуботковцы добрались до штаба милиции, захватили и разгромили его. Разбили столы, ящики, разорвали делопроизводство. Но больше, разумеется, их интересовало оружие: несколько сот револьверов и 70 000 патронов к ним. Здесь же они взяли кожаные пояса, ремни, шашки, которые унесли с собой, а также заменили свою изорванную обувь («люди, не имеющие сапог»!) на найденные на складе сапоги. Разгром штаба увенчался арестом поручика Лепарского. Телефон в штабе бунтовщики предусмотрительно перерезали, поэтому позвать на помощь было невозможно.

Из штаба милиции бунтовщики прошли в помещение Старокиевского района. Здесь они застали врасплох спящих милиционеров и заставили их выдать оружие. Лишь дважды или трижды сами полуботковцы пустили в ход револьверы, но стреляли только в воздух, поэтому никто не пострадал. Однако попытки захватить казначейство, государственный банк и правительственные учреждения не удались. Здесь против восставших сыграло то, что накануне, 3 (16) июля, в Петрограде началось выступление большевиков – та самая «генеральная репетиция» Октябрьской революции, после которой семеро большевиков были арестованы в особняке Кшесинской, а Ленин и Зиновьев бежали в деревню Разлив. Когда в Киеве получили тревожные сведения из столицы, по распоряжению Исполнительного комитета во всех этих учреждениях были выставлены вооруженные патрули. Об них восставшие «споткнулись», как и перед этим о смелого Незлобина.

Из старого города путь полуботковцев лежал на Печерск. Около 6–7 часов утра они явились в дом командующего войсками Киевского военного округа, на Александровскую, 3. Не застав там полковника Оберучева, который был в отъезде, они разгромили его квартиру, «причем не миновали даже мелких вещей». (По иронии, 1 (14) июля именно Оберучев подписал обязательное постановление о запрете «вторгаться в частные квартиры, склады и какие бы то ни было помещения вообще без согласия хозяев квартир и помещений»{337}…) Оттуда они проследовали к крепости, где захватили комендантское управление и арестовали коменданта Киева генерала Александра Цицовича.

Несмотря на ранний час, весть о восстании разнеслась быстро. Уже с 6 часов утра во дворце собрались представители военных и гражданских властей, обоих советов и общественных организаций. Сам дворец окружили сильными отрядами юнкеров и казаков, во избежание захвата. Образовалось нечто вроде штаба, куда стекалась информация и откуда рассылались распоряжения{338}.

Уже ранним утром богдановцы